Джим Хокинс и проклятие Острова Сокровищ - Брайан Фрэнсис. Страница 29

— Тридцати пяти нет?! — ахнул дядюшка Амброуз.

От такого открытия у меня тоже вытянулось лицо. Хотя по внешности мистера Рида невозможно было отгадать его возраст, я ожидал определенной почтенности от капитана корабля. Мы оба с дядюшкой поблагодарили Натана Колла, и он ушел. Я повернулся лицом к морю и стал смотреть за корму. В кристально-чистом, сверкающем пространстве вплоть до самого горизонта не было видно и следа черного брига.

Дни, проводимые в море, создают настроение, совершенно отличное от дней, которые мы проводим на берегу. Здесь остается много времени для размышлений. Наше первое плавание стало припоминаться мне с большей четкостью и без страха. Как здорово удалось Джону Сильверу нас всех провести! Он услышал о неосторожной болтовне сквайра Трелони в Бристоле, рассказы о сокровищах на далеком острове и о карте. Тогда Сильвер навязал свою банду пиратов сквайру; так те же самые пираты, что напали на нашу гостиницу в ночь, когда умер Билли Боне, составили большую часть экипажа «Испаньолы».

Что сталось с Сильвером? Я смотрел за поручни на бегущую мимо воду и думал о нем. С самого начала нашего рокового путешествия он так строил свои планы, чтобы никогда не возвращаться в Англию. Свой трактир «Подзорная труба» у бристольских доков, с его большим дымным залом и опрятными красными занавесями, он продал, перед тем как взойти с нами на борт «Испаньолы».

Джон Сильвер! Он умел заставить вас почувствовать вашу собственную значимость. Долговязый Джон! Я видел, как он убил человека. Я слышал, как он замышлял низкое преступление. Я знал, что он способен лгать и вашим, и нашим. И все же я скучал о нем, когда он ушел — исчез в одну знойную ночь в живописной закрытой гавани, где мы бросили якорь, чтобы пополнить свои запасы.

Однако это было десять лет тому назад. Постепенно мое новое плавание вошло в свою колею, и я снова смог наслаждаться видом голубого неба и широким пустынным простором океана, не испытывая больше никаких страхов из-за мятежа, когда-то устроенного Сильвером на этом судне.

После пяти дней следования по судоходным путям нам перестали встречаться другие суда; мы не видели вблизи ни шхуны, ни военного корабля, ни брига — черного или какого-либо иного цвета. Однажды к нам пристала стая дельфинов, и они резвились так близко, что можно было бы коснуться их рукой. Это был наш самый яркий опыт приобщения к иной жизни. С каждым днем солнце грело все жарче.

В ту ночь, когда Сильвер сбежал с корабля, он прихватил с собой часть наших сокровищ. Этот груз был сложен так небрежно, что мы не могли с точностью определить, что именно он взял или сколько, думали, он забрал один из мешочков с монетами; я же полагаю, он захватил с собой и несколько золотых слитков, когда прорезал переборку. Насколько я знаю Сильвера, он заявил бы, что не совершил ничего дурного, позволил себе лишь забрать свою долю — «честную дольку, Джим»; но в любом случае мы об этом не жалели. Его присутствие на борту порождало у нас неприятные мысли. Ведь он, в конце концов, спас нам жизнь, а мы, несмотря на это, везли его домой, в Англию, где его должны были судить как пирата и бунтовщика и где он, почти наверняка, угодил бы на виселицу. Мне помнится, что воздух в ту ночь, когда он исчез, был особенно теплым; после десятидневного плавания тот же зной начинал покрывать мое лицо потом.

Фортуна благоприятствовала нам, посылая попутные ветры, и капитан Рид с командой использовали это преимущество самым лучшим образом. Дисциплина на судне соблюдалась такая, какой я никогда и нигде не видел. Никто из матросов не стоял без дела, убивая время, никто не задерживался, чтобы поговорить о погоде или просто обменяться шутками. Впрочем, столь строгое соблюдение матросами порядка не мешало проявлениям естественной вежливости, когда, скажем, мы встречались на узких сходнях. Любой из членов команды уступал нам дорогу и разговаривал только тогда, когда к нему обращались.

Капитана Рида я видел мало. От моего дядюшки я слышал, что он раза два снова встречался с капитаном и считает его «глубоко сосредоточенным и весьма старательным человеком».

Плавание становилось для меня истинным отдыхом. Сон на корабле — одно из величайших и глубочайших удовольствий в жизни человека: я чувствовал себя успокоившимся и снова полным сил. Наконец я мог позволить себе обратиться мыслями к Грейс Ричардсон. Перед отъездом из дома я обещал себе, что, пока мы будем в море, попытаюсь разобраться со своими чувствами к ней. Должен ли я сказать ей о том, что творится в моем сердце? Нет, пока еще нет, — сначала нам надо успешно завершить намеченное; однако я намеревался задать ей самые настоятельные вопросы, ответов на которые я все еще не получил.

Размышления мои сводились к следующему: мне двадцать пять лет, и у меня есть кое-какой жизненный опыт… но сейчас я чувствую себя еще более озадаченным из-за этой женщины, чем при первой встрече с ней. И в еще большей степени ее рабом: я все время гляжу, как она ходит, как сидит за столом, как говорит. Я постоянно думаю о том, как подарю ей дивную, свободную от тревог жизнь, в которой она станет моей спутницей и другом, а я посвящу ей все свои дела и заботы.

Все это было для меня так ново и непривычно, так меня волновало, что, будь я способен молиться, я думаю, что стал бы молить Всевышнего избавить меня от обезумевшего человека, поселившегося в моем сердце. А может быть, мне нужно последовать совету дяди и отделить мысли от чувств? Возможно, это позволило бы внимательнее рассмотреть то, что мне о ней известно, и более здраво судить об этом.

Глубоко погруженный в эти мысли, я стал осознавать один из важнейших уроков моих юных лет. Что бы ни советовал дядюшка Амброуз, сердце не обязательно становится подданным разума. Я обнаружил, что невозможно прийти к одному определенному и четкому суждению о Грейс Ричардсон. И что я не могу собраться с духом и задать ей свои настоятельные вопросы.

Шли дни, и настроение на корабле становилось все спокойнее и умиротвореннее. С тех пор как подняли паруса, поведение маленького Луи стало совершенно идеальным. Он больше не был таким необузданным, как в начале нашего с ним знакомства. Теперь он больше наблюдал. Он по-прежнему бегал по палубам и по-прежнему пристально следил, как быстро и ловко управляются с парусами матросы, но он стал как будто более серьезен. Мать его тоже выглядела помрачневшей; она стала реже появляться на палубе, часто уединялась, как это бывало с ней в обществе моей матушки, в гостинице «Адмирал Бенбоу».