Кровавое дело - де Монтепен Ксавье. Страница 148
— Это верно, — в раздумье проговорил Пароли. — И раз правосудие делает мне честь, я постараюсь оправдать доверие.
Подумав с минуту, он подошел к Эмме-Розе и взял ее за руки.
— Подите сюда, дитя мое, — сказал он громким голосом и подвел к одному из окон кабинета, через которое врывался в комнату яркий свет.
Он приподнял веки девушки и с глубоким вниманием осмотрел ее глаза.
«Трехминутной операции было бы достаточно, чтобы возвратить ей зрение, — думал он при осмотре. — Но если я буду настолько глуп, чтобы сделать это, девчонка узнает меня, и я погиб».
Свидетели этой сцены в немом нетерпении, затаив дыхание, не сводили глаз с доктора, ожидая его приговора.
Пароли, по-видимому, продолжал свои исследования; в сущности же он готовил комедию, которую и намеревался разыграть со свойственным ему талантом.
— Давно вы перестали видеть? — обратился он наконец к Эмме-Розе.
— Со вчерашней ночи, доктор. Я проснулась и оказалась в полном мраке, хотя день уже давно наступил.
— Ваше зрение ослабевало мало-помалу, не правда ли? Почти незаметно?
— Да, доктор.
— Время от времени вы ощущали колотье в глазном яблоке?
— Да, доктор.
— Голова была ужасно тяжела, и затем появилась мигрень…
Эмма-Роза продолжала отвечать утвердительно.
Между бровей доктора пролегла глубокая морщина.
— Ну что же, доктор? — спросил господин де Жеврэ.
— Мой дорогой друг, дела очень плохи. Я считаю операцию невозможной!
— Невозможной! — в ужасе повторили все присутствующие.
— Слепая навеки! — с горечью воскликнула Эмма-Роза, которую Анжель обняла и крепко прижала к сердцу. — Мама, милая, я останусь слепой! Я не могу доказать твою невиновность! Я не могу узнать убийцу!
«Еще бы!! Черт меня побери!!!» — думал Пароли.
— Моя дочь слепая навеки! — тихо проговорила Анжель, и слезы ручьем потекли по ее лицу. — Умоляю вас на коленях, не отказывайте нам!
— Сударь, — вмешался Фернан де Родиль, — верните зрение Эмме-Розе, и я отдам вам половину своего состояния.
— Деньги для меня ничто, сударь, — важно и с достоинством ответил Пароли. — Если я отказываюсь от операции, то потому только, что считаю ее крайне опасной.
— Она не опасна, если ее будете делать вы. Ваши знания так обширны, рука и глаз так верны. Опасности не будет. Если излечение — чудо, то сделайте это чудо! Возвратите зрение бедному ребенку! — умолял Рене.
— И располагайте моей жизнью! — прибавил Леон дрожащим голосом.
Пароли чувствовал себя крайне неловко, слушая эти отчаянные мольбы. Какое презрение испытывал он к честным, наивным людям, которые на коленях умоляли его погубить себя!
— Я не доверяю себе, — продолжал итальянец. — Неудача может повредить моей репутации, а я не хочу этого.
— Значит, вы отказываетесь от операции? — спросил Леон с гневом.
— Отказываюсь!
— Хорошо. Но знайте, сударь, что ведь вы, слава Богу, не единственный окулист в Париже! У вас есть собратья, знания и репутация которых не уступают вашим! Кто-нибудь из них, посмелее, чем вы, не откажется сделать операцию, которая вас так ужасает! И если она ему удастся, то что будет тогда с вашей репутацией, о которой вы так заботитесь!
Итальянец побледнел при мысли, что вместо него какой-нибудь окулист может возвратить зрение Эмме-Розе. Горячее заявление молодого студента попало прямо в цель.
«Ну, что же, — решил он, — если они сами этого захотели, то пусть будет так!»
На его подвижном лице отразилось заметное колебание.
Лихорадочно следившие за ним зрители заметили это, и просьбы и мольбы усилились.
— Ради Бога, ради всего святого, сжальтесь! — молила Анжель.
— Не бойтесь никакой слабости с моей стороны, — поддерживала ее Эмма-Роза. — Если мне придется страдать, я буду страдать мужественно, не жалуясь, обещаю вам, но только, ради Бога, попытайтесь вылечить меня! Верните мне зрение, и я буду благословлять вас!
И бедный ребенок, ощупью отыскав руку злодея, прижался к ней губами.
Пароли резким, невольным движением высвободил свою руку. Ему показалось, что губы Эммы-Розы обожгли его, как каленое железо.
Но это была лишь минутная слабость. Он быстро овладел собой, изобразив растроганность и волнение.
— Могу ли я противиться вашим мольбам? Уступаю… Рискну сделать операцию!
— О, благодарю! Благодарю! — заговорили все разом.
— Когда вы намерены сделать операцию? — спросил Фернан де Родиль.
— Через пять дней.
— К чему такая отсрочка?
— Она необходима. Необходимо предварительное лечение.
— Значит, мы должны будем привозить ее каждый день?
— Вам незачем так беспокоиться: пациентка должна остаться у меня.
— Моя дочь! Здесь! — с каким-то инстинктивным страхом спросила Анжель.
— Она будет не единственной пансионеркой в моей лечебнице, сударыня.
— Да, да, я останусь, — с живостью проговорила Эмма-Роза. — Что значит разлука на несколько часов, если ты будешь иметь возможность приходить ко мне каждый день?
— Конечно, ничто и никто не помешает вашей матушке навещать вас ежедневно, — подтвердил Пароли. — у вас будет удобная комната, и время вовсе не покажется вам долгим.
— Ну, что ж, милочка, в таком случае оставайся! — согласилась Анжель.
— Но ведь ты придешь завтра?
— Разумеется, и останусь с тобой целый день.
— Повторяю, господа, операция будет через пять дней, ровно в два часа.
Доктор в сопровождении Анжель отвел Эмму-Розу в предназначенную для нее комнату.
Разлука матери и дочери была крайне печальна, но их поддерживала надежда на будущее излечение.
Как только посетители скрылись за воротами, Пароли поспешил выпустить Луиджи. Пьемонтец вышел, шатаясь, бледный, как мертвец: он слышал весь разговор.
— Это еще что такое? — воскликнул итальянец. — Что за вид? Чего ты дрожишь, как в лихорадке?
— Я боюсь…
— Чего это?
— Мы погибли!…
— Напротив, мы спасены, потому что на этот раз Эмма-Роза в моих руках.
— Вы ее… уберете? — спросил Луиджи, стуча зубами.
Пароли пожал плечами.
— Убрать ее теперь было бы идиотством, потому что я должен был бы дать отчет в ее смерти.
— Что же вы хотите делать?
— Самую простую вещь в мире. Любой доктор мог бы вылечить ее в несколько дней, потому что операция, которую ей надо сделать, игрушка. Я просто-напросто сделаю ее слепоту неизлечимой.
— Бррр… Это ужасно! — в испуге пролепетал Луиджи. — Значит, по вашему мнению, нам теперь страшен только Оскар Риго?
— Да! И ведь подумать, он был около самого моего револьвера! Ночь была дьявольски темна, и я дурно прицелил.
— Ну хорошо, уж я не промахнусь! — воскликнул Луиджи со свирепым жестом. — Скажите мне, где он живет?
— Я не знаю!
— Надо узнать!
— Трудно.
— Трудно или нет, а необходимо. Раз мы начали, так уж и дойдем до конца.
— Ты прав. Я постараюсь разузнать все.
— Я отвечаю за остальное, — продолжал Луиджи. — Он не знает меня, и дело пойдет, как по маслу. Постарайтесь же узнать, и, главное, поскорее.
Оружейник, впавший было в совершенное отчаяние, снова заговорил с присущим ему апломбом:
— Я пойду к моему хозяину в Батиньоль.
С этими словами Луиджи вышел из кабинета.
Сесиль Бернье стояла, спрятавшись за кружевными занавесками, и смотрела во двор в то самое время, когда приехала Эмма-Роза. Сесиль побледнела, узнав ее с первого взгляда. Страх овладел ею.
По настоянию Пароли она совершила страшное преступление — детоубийство.
В присутствии судебного следователя ее сестра уже обвинила ее.
Неужели зловещая истина стала известна?
Неужели все они пришли для того, чтобы произвести дознание?
Неужели пришли арестовать ее и доктора?