Лучше умереть! - де Монтепен Ксавье. Страница 37

На следующий день врач, как обычно, пришел ее навестить. Когда он вошел, она стояла посреди комнаты; глаза ее блестели, лицо приобрело осмысленное выражение. Не дожидаясь, пока он подойдет к ней, она сама шагнула к нему. Как только она двинулась с места, врач окинул ее быстрым взглядом. И понял, что с ней происходит нечто странное и неожиданное. Он открыл было рот, намереваясь задать вопрос, но Жанна опередила его.

— Вы — врач, не так ли? — спросила она.

— Да… — удивленно ответил тот.

— Значит, я в больнице?…

Говорила она твердо и ясно, речь ее звучала взволнованно, но четко. Врач был поражен.

— Да, вы в больнице…

— А почему не в тюрьме, где я должна отбывать наказание?

Все более удивляясь, врач пояснил:

— Вы — в Сальпетриере, а это и тюрьма и больница одновременно.

Жанна, вздрогнув, сильно побледнела и воскликнула:

— В Сальпетриере!… Память теперь вернулась ко мне. В Сальпетриере содержат сумасшедших… Значит, я была сумасшедшей…

Врач молчал в нерешительности. Жанна быстро продолжила:

— Да, сумасшедшей… Не пытайтесь скрыть от меня… Я была сумасшедшей, но теперь я уже не сумасшедшая: мрак, покрывавший мое сознание, вдруг рассеялся. Рассудок вернулся ко мне… я вспомнила все… Меня приговорили к пожизненному заключению за поджог, кражу и убийство… Услышав этот приговор — клянусь, несправедливый! — я потеряла сознание. Что потом происходило, я не знаю. Такое впечатление, будто я очень долго спала. Умоляю вас, доктор, расскажите мне все… я ведь должна знать!… Сколько времени я была безумной? С каких пор меня держат в Сальпетриере?

— Чтобы ответить на этот вопрос с абсолютной точностью, достаточно заглянуть в вашу медицинскую карту… Вы здесь с 14 марта 1862 года.

— А сейчас какой год?

— 1871-й.

Жанна пошатнулась.

— Девять лет! — схватившись за голову, произнесла она. — Целых девять лет я была сумасшедшей! Никто уже и не помнит обо мне! Ведь никто не приходил навестить меня, правда?

— Никто… — ответил врач.

— У меня было двое детей, — разрыдавшись, сказала несчастная женщина, — сын Жорж и дочь Люси… Что же с ними стало? Живы ли они хотя бы?…

— Я ничего не знаю об этом, — заметил врач, — но если вы напишете тем людям, у которых находились дети в момент вашего ареста, вы, конечно же, получите исчерпывающую информацию.

— Да, — воскликнула заключенная, — я напишу… Нужно все узнать… Но что теперь со мной будет?

— Не могли бы вы сначала объяснить мне, каким образом к вам вернулся рассудок? — спросил врач.

— Нет, я сама не знаю, — ответила Жанна, и лицо ее омрачилось. — Увидела огонь, пожирающий стены… Испугалась… Это напомнило мне пожар на альфорвилльском заводе.

— Сильное душевное потрясение вернуло вам память и рассудок, — сказал врач. — С таким феноменом мне уже приходилось сталкиваться.

— Вы думаете, я совсем выздоровела?

— Надеюсь и хочу в это верить.

— Тогда ответьте все-таки на мой вопрос. Что со мной теперь сделают?…

— Как только я подам рапорт кому следует, вас переведут в тюрьму, где вы будете отбывать наказание.

— Да, пожизненное заключение! — с горечью сказала Жанна. — А дети мои, может быть, умерли… Умерли, так и не увидев мать! Ах! Жестокий удар меня постиг.

Вдова Пьера Фортье вновь разрыдалась. Доктор, сказав в утешение пару фраз, удалился. Жанна, оставшись одна, мало-помалу успокоилась, преодолев неизбежный в такой ситуации взрыв отчаяния, и, почти полностью овладев собой, принялась рассуждать.

«Жоржа я оставила у кюре, — размышляла она, — в какой-то деревне — кажется, в Шеври. Священник был славным человеком, сердце у него просто золотое. Он обещал заботиться о нем… и, должно быть, сдержал свое слово. Если мой милый Жорж жив, ему уже четырнадцать, а Люси — одиннадцать. Конечно же, кормилица в Жуаньи сжалилась над малюткой. Оставила ее у себя, вырастила… О! Мои дети! Мои дорогие дети… выпадет ли мне счастье когда-нибудь свидеться с ними?»

В тот же день врач составил рапорт о выздоровлении Жанны; директор больницы Сальпетриер отправил его в префектуру полиции. Там распорядились поместить заключенную в тюрьму Сен-Лазар, откуда ее следовало перевести в Клермон, в центральную тюрьму. Шли тяжелые дни начала 1871 года. Из Сальпетриера в Клермон заключенную доставили лишь в июне. Там она стала работать в швейной мастерской.

Несмотря на то, что режим в тюрьме был очень строгим, ей разрешили писать. Она написала два письма: одно — кюре деревни Шеври, другое — в Жуаньи, кормилице Люси, и с тревогой, а точнее — с тоской, которую проще понять, нежели описать, стала ждать ответа.

Спустя три дня директор центральной тюрьмы получил письмо от господина кюре из Шеври, в котором тот сообщал о смерти своего предшественника и о том, что ему лично ничего неизвестно о тех вещах, что интересуют заключенную. Эта новость повергла Жанну в отчаяние, и отчаяние ее стало еще большим, когда на следующий день письмо, отправленное в Жуаньи, вернулась с пометкой «адресат неизвестен».

— Значит, детей своих я потеряла, — воскликнула несчастная мать, — и никогда их больше не увижу…

Но, когда страшный приступ отчаяния миновал, сказала себе: «Я хочу их увидеть!… И увижу!… Даже если десять лет ждать придется, все равно найду способ сбежать и отправиться на розыски!…»

Сказанное Жанной может показаться безрассудным, но это горячее желание прочно поселилось у нее в душе, заставляя неотступно думать о побеге.

Относительно трудности, а точнее — невозможности — осуществления задуманного, Жанна не питала никаких иллюзий; и тем не менее надежды не теряла и все время думала, отыскивая способ побега; но шли месяцы, проходил год за годом, а удобного случая никак не выпадало. Через семь лет заключения в центральной тюрьме, поскольку поведение ее было безупречным, Жанне предложили стать санитаркой при тюремной больнице.

Это было величайшей милостью. Санитарки имели право разговаривать. И в пределах тюремных стен пользовались относительной свободой. Большая часть самых жестоких тюремных правил на них не распространялась. И, наконец, каждая из них ежемесячно получала небольшое жалованье. Жанна, с трудом скрывая огромную радость, согласилась. Занимаемое ею теперь положение поможет осуществить столь давно задуманные планы — так, по крайней мере, она надеялась.

Через год вдова Пьера Фортье стала старшей санитаркой. Теперь она жила в специальной комнатке, смежной с тюремной аптекой, которой заведовала одна из монахинь, принадлежащих к религиозному обществу Сен-Венсан-де-Поль. Монахиня и сама жила в такой же смежной комнатке, только с другой стороны аптеки. Старшей санитарке нередко случалось выходить по делам из здания тюремной больницы — то в дирекцию, то в контору, то в столовую. Она имела право относительно свободного передвижения в пределах тюрьмы. Лишь увидев ее форму, перед ней тут же распахивали все двери — разумеется, только внутренние.

В один прекрасный день выражение лица Жанны разительно изменилось. Она наконец нашла способ осуществить задуманное. Теперь, как ей казалось, тот час, которого она так страстно ждала, совсем близок.

Она подметила, что каждое воскресенье монахини, которым недостаточно было служб в тюремной часовне, в шесть утра отправлялись на мессу в приходскую церковь. Возвращались они к восьми. Заведовавшая аптекой сестра Филомена, почтенная особа лет пятидесяти, неизменно ходила на мессу с остальными, но возвращалась чуть раньше, чтобы быть на месте к приходу доктора.

«Нужно устроить так, чтобы я смогла выйти вместо нее!» — решила Жанна.

И, как только ей в голову пришла эта идея, она принялась готовиться к ее осуществлению. Те небольшие деньги, что удалось скопить за годы работы в больнице, бедная женщина берегла пуще несметных сокровищ. Они обеспечивали ей возможность уехать из этих краев, оказавшись на свободе.

Это было в начале 1880 года; 18 января, в субботу, Жанна решила на следующий же день осуществить свой план. Поскольку у сестры Филомены был больной желудок, она каждый вечер, перед тем как лечь, по предписанию врача выпивала стакан баньюльского вина с хиной, заедая его кусочком хлеба. Вдова Пьера Фортье знала об этом. Она нередко видела, как монахиня готовит себе вино с хиной. И в задуманном плане побега этот стакан вина играл огромную роль.