Сыщик-убийца - де Монтепен Ксавье. Страница 110

— Значит, случилось несчастье.

— О! Это невозможно! Вероятно, молодая дама была приглашена в другое место и не могла приехать сюда.

Рене ничего не ответил на эту бессмыслицу.

— Вот ваши деньги, — сказал он, давая билет в сто франков и монету в сто су.

Затем медленно поднялся по лестнице, шатаясь, как пьяный. Теперь он уже не думал больше, что Берта испугалась, он понял, что она попала в ловушку, подозревал преступление, и мрачное предчувствие наполняло его душу.

— Ну, что же, — прошептал он наконец. — Я исполню свою роль, а одна из горничных заменит Берту.

В эту минуту послышались аплодисменты, доказывавшие, что занавес опустился.

По окончании водевиля должен был последовать длинный антракт, чтобы дать время приготовить живые картины.

Рене отправил бывшего фигуранта из театра Амбипо к Жану Жеди, а сам отправился в людскую.

— Мадемуазель Ирма, — сказал он хорошенькой горничной Оливии, — окажите мне услугу.

— Отчего же нет, господин Лоран, — ответила субретка, бросая на метрдотеля красноречивый взгляд. — В чем дело?

— Замените одну артистку, которая не приехала в последнюю минуту.

— С удовольствием, господин Лоран. Но я играю комедии только в жизни.

— Я говорю не о комедии, а о живых картинах. Вам не надо говорить.

— Зато показывать надо много, — смеясь, сказала Ирма. — Я знаю эти живые картины, они очень хороши, но имеют недостаток в юбках. И хотя я довольно хорошо сложена и совсем не жеманница, но хочу подумать, прежде чем явиться в костюме Евы перед гостями барыни.

— Барыня не позволила бы явиться в таком костюме в свою залу. Личность, о которой я говорю, будет одета мужчиной, и сверх платья на нее наденут каррик кучера. Воплощенная невинность не могла бы оскорбиться от такой роли.

— Это мне нравится.

— Вы соглашаетесь?

— О! Да.

— Вам надо одеться. Идемте со мной.

Рене отвел Ирму в маленькую комнатку, где одевался Жан Жеди и бывший фигурант.

Старый вор был уже загримирован и заканчивал гримировать своего спутника, игравшего роль доктора из Брюнуа.

— А мадемуазель Берта? — спросил Жан.

— Она не могла приехать. Но вот эта особа заменит ее.

Мужчины уступили место субретке, которая, получив наставления Рене, не теряя ни минуты, стала переодеваться, тогда как мнимый Лоран отправился в соседнюю комнату.

В то время живые картины были в большой моде. Они были прежде всего поставлены в театре Porte Saint Martin труппой прелестной мадам Келлер, которой весь Париж восхищался в роли Ариадны, сидящей на пантере и одетой в одно только шелковое трико телесного цвета.

Артисты, нанятые Рене Муленом, зарабатывали много денег, давая каждый вечер представления и на публичных сценах, и в частных домах. Перед самым поднятием занавеса, перед каждой картиной, директор труппы выходил, раскланивался со зрителями и говорил:

«Дуэль Пьеро», «Порыв ветра», «Суд Париса», «После сражения» и т. д. и т. д.

Антракты были очень коротки.

Как только представление было закончено, труппа, которую ожидали в другом месте, поспешила оставить дом на улице Берлин.

Но оставалось показать еще последнюю картину.

Рене, как только опустили занавес, отправил лакея к дирижеру оркестра с просьбой сыграть похоронный марш, и, как только раздались первые аккорды, Жан Жеди расставил своих актеров около декорации, представлявшей мост, плохо освещенный масляными фонарями, сомнительный свет которых падал на неподвижный фиакр.

Представление убийства доктора Леруа было вполне верно и отличалось ужасным реализмом. Никто не мог бы узнать отлично загримированных лиц актеров этой ужасной сцены.

— Кончено, — сказал старый вор, поднимая нож над бывшим фигурантом Амбигю, игравшим роль доктора.

— Поднимайте занавес, — сказал механик.

Занавес сейчас же поднялся, открыв мрачный пейзаж.

В то же время громкий голос, голос Рене, покрывая звуки музыки, произнес:

— Преступление на мосту Нельи.

Мистрисс Дик-Торн побледнела, как мертвая, зрачки ее испуганно расширились, и, не сознавая, что делает, она хотела встать, но ноги отказались ей служить. Она тихо застонала, упала в кресло и потеряла сознание.

Занавес тотчас же опустили.

Все гости в волнении бросились к Клодии. Никто не мог понять истинной причины этого обморока.

Оливия с отчаянием ломала руки, покрывая поцелуями холодные щеки матери.

Один Этьен Лорио сохранял полное спокойствие. Он спросил воды, дал понюхать Клодии флакон с солями и отвечал испуганным гостям, что это не что иное, как простой обморок, причина которого — сильная жара.

Ухаживая за мистрисс Дик-Торн, Этьен Лорио думал о Рене Мулене. Он припоминал слова, произнесенные им у Берты: «Не удивляйтесь ничему, как бы ни удивительно показалось вам то, что произойдет на ваших глазах». Неужели тайна Рене и Берты имела какое-нибудь отношение к обмороку мистрисс Дик-Торн?

Присутствие Рене Мулена в доме под вымышленным именем вполне позволяло допустить такое предположение.

Обморок произошел как раз в ту минуту, когда в зале раздалась фраза «Преступление на мосту Нельи». Не было сомнения, что эти слова вызвали странный испуг, причиной которого, по всей вероятности, был мрачный вид декорации, вызвавшей какое-нибудь ужасное воспоминание.

Что это могло быть за воспоминание и что было преступного в прошлом мистрисс Дик-Торн?

Этьен напрасно задавал себе эти загадки, не имея возможности ответить на них.

Дверь залы отворилась, и появился Рене Мулен. Его грим и костюм исчезли. Он снова превратился в с головы до ног безукоризненного метрдотеля.

— Ах! Господин доктор! — вскричал он. — Что я слышал, барыне сделалось дурно во время живых картин?

Этьен в ту же минуту узнал громкий голос, произнесший фразу «Преступление на мосту Нельи». Он вздрогнул и пристально взглянул на Рене.

Последний ответил едва заметным знаком, чтобы он молчал.

— Надеюсь, это не опасно?

— О! Совершенные пустяки. Успокойте гостей, господин Лоран. Скажите, что не пройдет четверти часа, как мистрисс Дик-Торн снова выйдет к ним здоровее чем когда-либо.

Жан Жеди и Рене во все время картины не сводили глаз с мистрисс Дик-Торн, они видели, как она побледнела, задрожала и, наконец, упала в обморок.

— Теперь мы знаем, чего нам держаться, — прошептал Рене на ухо Жану Жеди. — Моя идея была недурна, и успех превосходит наши надежды. Вы знаете лестницу, по которой можно выйти во двор, уходите — и до завтра.

— До завтра, — повторил старый вор. — Я иду.

Рене поспешно отправился переодеваться. Бывший фигурант Амбипо и мадемуазель Ирма делали то же.

Что касается Жана Жеди, то у него была своя идея.

Уверенность, что хозяйка дома — его отравительница, еще больше подстегнула его. Поэтому, вместо того чтобы раздеться, он поглядел через отверстие в занавесе, что происходит в зале, и увидел, что все гости толпятся вокруг Клодии, упавшей в обморок. Бесполезно прибавлять, что это происшествие вызвало гостей из всех остальных комнат.

«Они все заняты, — подумал Жан, — это великолепно, да к тому же я ничем не рискую. Если бы меня по несчастью схватили, то мне надо сказать только одно слово на ухо хозяйке, чтобы меня сейчас же выпустили. Идем!»

И старый вор отправился в маленькую гостиную по хорошо известной ему дороге.

Из залы доносился шум голосов, но в комнате было совершенно пусто. Надо было действовать скорее.

Жан Жеди вынул из кармана стальное долото и, подсунув его под замок, налег на него изо всей силы.

Послышался глухой треск, замок уступил, ящик выдвинулся, и Жан Жеди увидел бумажник, набитый банковскими билетами, в тайном отделении которого заключалось, кроме того, завещание Сигизмунда и расписка Кортичелли.

Раскрыв бумажник, Жан Жеди лихорадочно осмотрел драгоценные бумаги.