Мятежная - Рот Вероника. Страница 29

– Приемопередатчик рассчитан на одну симуляцию? Что происходит с ним потом?

– Рассасывается, – отвечает он. – Насколько мне известно, эрудитам не удалось создать приемопередатчик, который работал бы дольше. Хотя симуляция, когда напали на альтруистов, длилась намного дольше, чем все, мне известные.

У меня в голове заседают его слова «насколько мне известно». Джанин большую часть своей жизни провела, экпериментируя с сыворотками. Если она продолжает охотиться на дивергентов, то наверняка упорно продолжает разрабатывать все новые версии.

– К чему ты клонишь, Трис? – спрашивает он.

– Ты же это уже видел? – я показываю на повязку на плече.

– Не особо, – отвечает он. – Я и Юрайя целое утро таскали на четвертый этаж раненых эрудитов и предателей.

Я сдвигаю повязку и демонстрирую прокол в коже. Кровь уже не идет, а вот синие линии никуда не делись. Потом сую руку в карман и достаю иглу, которую вытащила из себя.

– Напав, они не пытались нас убить. Они стреляли в нас этим.

Он касается моей кожи, окрашенной в синий цвет. Я раньше не замечала, но он, оказывается, изменился со времени, когда я проходила инициацию. Слегка отпустил бородку, волосы тоже отросли, достаточно, чтобы разглядеть их каштановый оттенок.

Берет у меня из руки диск с иглой. Стучит по пластине.

– Судя по всему, пустой. Значит, внутри была эта синяя штука, которая теперь в твоей руке. Что случилось после того попадания?

– Они кинули какие-то цилиндры, из которых шел газ, и все потеряли сознание. Кроме меня, Юрайи и еще одного дивергента.

Тобиас явно не удивлен, и я смотрю на него, прищурившись.

– Ты знал, что Юрайя дивергент?

– Конечно. Я вел у него симуляции, – пожимая плечами, отвечает он.

– И не говорил мне?

– Личная информация. И опасная.

Я чувствую, как во мне снова закипает гнев. Сколько еще всего он скрывает от меня? Но потом успокаиваюсь. Конечно, он не должен был говорить мне, что Юрайя дивергент. Из уважения к нему. Вполне логично.

Я прокашливаюсь.

– Знаешь, ты спас наши жизни. Эрик хотел нас перестрелять.

– Я думаю, нам хватит считать, кто кому и сколько раз спас жизнь, – он замолкает.

– Ладно, – отвечаю я, чтобы прервать паузу. – После того, как мы выяснили, что почти все уснули, Юрайя побежал наверх, чтобы предупредить остальных, а я – на второй этаж. Эрик собрал всех дивергентов у лифтов и начал рассуждать, кого из нас он прихватит с собой. Сказал, что ему позволили взять двоих. Понятия не имею, зачем ему вообще кто-то понадобился.

– Странно, – удивляется Тобиас.

– Есть идеи?

– Предположим, с помощью иглы тебе ввели приемопередатчик, – отвечает он. – А газ представлял собой аэрозольный вариант сыворотки. Но зачем…

Он морщит лоб.

– Она просто решила всех усыпить, чтобы выяснить, кто из нас – дивергенты.

– Ты думаешь, единственной целью нападения было напичкать нас приемопередатчиками?

Он качает головой, а затем внимательно смотрит на меня. Его глаза темно-синие, настолько мне знакомые, что, кажется, сейчас они поглотят меня целиком. На мгновение я задумываюсь о том, как этого хочу. Уйти отсюда и от всего, что здесь происходит.

– Думаю, ты сама догадалась, – говорит он. – Но ждешь, чтобы я с тобой поспорил. А я не собираюсь этого делать.

– Они сделали приемопередатчики длительного действия, – я поняла.

Он кивает.

– Значит, нас посадили на крючок, чтобы проводить симуляции, и не одну, – продолжаю я. – Столько, сколько потребуется Джанин.

Он снова кивает.

Мое дыхание прерывается.

– Действительно, скверно, Тобиас.

В коридоре, ведущем из зала допросов, он резко останавливается и опирается о стену.

– Значит, ты пошла на Эрика, – интересуется он. – Это было во время нападения или потом, когда вы были у лифтов?

– У лифтов, – отвечаю я.

– Одного не понимаю. Ты оказалась внизу. Могла просто сбежать. Вместо этого ты бросилась одна в толпу вооруженных лихачей. Готов поспорить, пистолета не имела.

Я сжимаю губы.

– Так? – спрашивает он.

– Почему ты решил, что у меня не было пистолета? – я скорчила мину.

– После той ночи, когда напали на альтруистов, ты прикоснуться к нему не могла, – отвечает он. – Я понимаю почему, после того случая с Уиллом, но…

– Это совершенно ни при чем.

– Разве? – он поднял брови.

– Я сделала то, что должна была сделать.

– Ага. Но теперь тебе пора завязывать, – он подходит ко мне. Но коридоры в здании достаточно широкие, чтобы я могла сохранить приличную дистанцию. – Тебе надо было остаться в Товариществе. Держаться подальше от всего.

– Нет, не надо, – отвечаю я. – Ты думаешь, лучше меня знаешь, что мне нужно? Ты понятия не имеешь. В Товариществе я с ума сходила. А здесь я, наконец, почувствовала себя… нормальной.

– Странно, учитывая, что вела ты себя, как псих, – не понимает он. – Выбор той ситуации, в которой ты оказалась вчера вечером, – никакая не отвага. И даже не глупость. Мания самоубийства. Тебе совсем твоя жизнь не дорога?

– Дорога, еще как! – огрызаюсь я. – Я просто хотела сделать хоть что-то полезное.

Пару секунд он просто глядит на меня.

– Ты больше, чем лихачка, – тихо говорит он. – Но если ты хочешь вести себя, как они, без причины бросаясь в бой очертя голову, бороться с врагами, не обращая внимания на этичность поступков, – вперед, пожалуйста. Я думал, ты умнее, но, видимо, ошибся!

Я сжимаю кулаки.

– Не надо оскорблять лихачей, – завожусь я. – Они приняли тебя, когда тебе было некуда деваться. Доверили важную работу. Среди них ты нашел друзей.

Я опираюсь на стену и смотрю в пол. Плитки во всем «Супермаркете Безжалостности» черные и белые, везде. Здесь они уложены в шахматном порядке. Если расслабить глаза и дать им расфокусироваться, то я увижу ровно то, чего не признают правдолюбы, – серый цвет. Возможно, я и Тобиас тоже не признаем полутонов. В глубине души.

Я чувствую себя слишком тяжелой, тяжелее, чем может выдержать мой скелет. Кажется, я сейчас провалюсь сквозь пол.

– Трис.

Я молчу.

–  Трис.

Я наконец-то поднимаю взгляд.

– Я не хочу потерять тебя.

Мы стоим еще минуты две. Я не высказываю то, что у меня на уме. Возможно, он прав. Часть меня желает уничтожения, воссоединения с родителями и Уиллом, чтобы у меня больше за них душа не болела. А другая часть хочет жить, чтобы увидеть, как все закончится.

– Значит, ты ее брат? – спрашивает Линн. – Кажется, ясно, кому достались все хорошие гены.

Видя выражение лица Калеба, я смеюсь. Он слегка морщит губы, а глаза его расширяются.

– Когда тебе надо возвращаться? – спрашиваю я его, толкая брата локтем.

Вцепляюсь зубами в сэндвич, который он мне принес. Мне неспокойно рядом с Калебом. Смешанные чувства при виде жалких остатков родной семьи и жалких остатков моей жизни с лихачами. Что он подумает о моих друзьях? И что моя фракция будет думать о нем?

– Скоро, – отвечает он. – Не хочу никого беспокоить.

– А я и не знала, что Сьюзан сменила имя на «Никто», – я удивлена.

– Ха-ха, – корчит он рожу.

Насмешки между братьями и сестрами вроде должны быть естественными, но это не про нас. В Альтруизме не приветствовалось любое поведение, которое могло поставить в неловкое положение другого человека. В том числе и шутки с насмешками.

Я чувствую, насколько осторожно мы общаемся, как нащупываем новые пути теперь, когда погибли наши родители, а мы оказались в разных фракциях. Каждый раз, глядя на него, я понимаю, что это – последний близкий человек, оставшийся у меня в целом мире. Чувствую отчаяние, желая удержать его рядом и сократить разделяющую нас пропасть.

– Сьюзан – другой перебежчик от эрудитов? – спрашивает Линн, втыкая вилку в стручковую фасоль. Юрайя и Тобиас еще стоят в очереди, позади пары десятков правдолюбов, которые препираются, выбирая еду.