Мистер Фо - Кутзее Джон Максвелл. Страница 20

и провалилась в сон.

Проснулась я с первыми лучами, согревшаяся, спокойная и отдохнувшая. Увидела, что Пятница спит на плотной подстилке за дверью, растолкала его, поразилась его вялости, я всегда думала, что дикари спят, оставляя один глаз открытым. Вероятно, он потерял все свои дикарские привычки на острове, где у него и Крузо не было врагов.

* * *

Мне не хотелось бы изображать наше путешествие в Бристоль наполненным большим числом приключений, чем это было на самом деле. Но должна рассказать о мертвом младенце.

В нескольких милях за Мальборо, когда мы довольно долго брели по пустынной дороге, мои глаза заметили валяющийся в канаве сверток. Я сделала знак Пятнице принести его, надеясь неизвестно на что, предполагая, вероятно, что это сверток с одеждой, выпавший из дилижанса, а может быть, мною просто владело любопытство. Но когда я начала развертывать тряпку, я увидела, что она испачкана кровью, и испугалась. Но там, где кровь, там и магнит, влекущий нас к себе. Я развернула сверток и увидела мертворожденного или придушенного младенца, покрытого кровью, крошечную, отлично сложенную девочку с ручками, прижатыми к ушам, безмятежным личиком, прожившую в этом мире всего час или два. Чей это был ребенок? Вокруг простирались пустые поля. В полумиле прилепились друг к другу несколько домиков, но можем ли мы рассчитывать на радушный прием, если вернем к их порогу то, от чего они решили избавиться? А вдруг они решат, что это мой ребенок, схватят меня, потащат в суд? И я снова запеленала младенца в окровавленную тряпку, положила сверток на дно канавы и поторопилась увести Пятницу подальше от этого места. Но как я ни пыталась, я не могла отвлечь свои мысли от заснувшего вечным сном существа, его зажмуренных глаз, которым не суждено увидеть небо, сжатых в кулачок пальцев, которым не суждено распрямиться. Не я ли этот младенец в другом перерождении? Эту ночь мы с Пятницей провели в роще (я была так голодна, что попробовала съесть несколько желудей). Я спала, наверное, не больше минуты и, внезапно проснувшись, подумала, что мне надо вернуться туда, где лежит ребенок, пока до него не добрались вороны и крысы, и, еще не придя в себя, даже вскочила на ноги. Но по здравом размышлении я снова легла, накрылась с головой плащом, и слезы потекли по моему лицу. Мысли мои обратились к Пятнице, я не могла их от себя отогнать, что, должно быть, объяснялось голодом. Если бы меня не было рядом, он от голода сожрал бы младенца? Я говорила себе, что поступаю дурно, думая о нем как о людоеде или даже пожирателе мертвечины.

Но Крузо заронил это семя в мое сознание, и я не могла теперь смотреть на губы Пятницы, не думая о мясе, которое когда-то он поглощал.

Вполне понимаю, что в таких мыслях кроются ростки безумия. Нас не передергивает от отвращения при прикосновении руки соседа, оттого что его рука, в данный момент чистая, была когда-то грязна. Мы все должны лелеять в себе некое неведение, некуюслепоту, иначе окружающее общество покажется нам невыносимым. Если Пятница зарекся от человечины в те долгие пятнадцать лет жизни на острове, почему бы мне не поверить, что он зарекся навсегда? И если в глубине души он остался людоедом, то разве теплая живая женщина не более для него привлекательна, чем застывший труп ребенка? Кровь стучала у меня в висках, скрип ветки, закрывающее луну облачко рождали опасение: вот-вот Пятница бросится на меня, хотя другая клеточка моего существа отлично знала, что он останется таким же бесстрастным, каким был всегда; и все же мысль, над которой я не имела власти, настойчиво твердила мне о его кровожадности. Так я и пролежала, не сомкнув глаз, пока не стало светать и пока я не увидела Пятницу, мирно спящего неподалеку от меня, и его задубелые, бесчувственные к холоду ноги, едва прикрытые одеждой.

* * *

Хотя мы идем молча, в голове у меня жужжат слова, с которыми я обращаюсь к вам. В самые тяжкие дни в Ньюингтоне мне казалось, что вы умерли, скончались от голода в своем укрытии и что вас похоронили как нищего или что вас выследили и упрятали во Флит, где вам суждено погибнуть в нищете и одиночестве. Но теперь мною владеет твердое убеждение, объяснить которое я не берусь. Вы живы и здоровы, и сейчас, когда мы бредем по дороге в Бристоль, я обращаюсь к вам так, будто вы рядом, привычный призрак, мой вечный спутник. И Крузо тоже. Иногда Крузо возвращается ко мне, угрюмый, каким он был почти всегда (и чего я не выносила).

* * *

По прибытии в Мальборо я нашла лавку книготорговца и за полгинеи продала ему «Путешествия по Абиссинии» Пейкенхэма форматом в четверть листа, из вашей библиотеки. Я была и рада тому, что избавилась от такой тяжести, и одновременно огорчена, потому что не успела прочитать эту книгу и узнать побольше об Африке, ведь это помогло бы мне вернуть Пятницу на его родину. Я знаю, что Пятница не из Абиссинии родом. Но по дороге в Абиссинию путешественнику пришлось побывать во многих королевствах; быть может, одно из них - Пятницы?

Пока стоит хорошая погода, мы с Пятницей ночуем под живыми изгородями. Из осторожности мы стараемся поменьше попадаться на глаза людям, так как являем собой престранную пару.

- Вы его любовница? - спросил меня какой-то старик, когда мы вчера сидели на ступенях церкви и завтракали хлебом. Была ли издевка в его вопросе? Но старик вроде бы говорил серьезно.

- Это раб, которого хозяин освободил перед смертью, - ответила я. - Я веду его в Бристоль, откуда он отправится на корабле в свою родную Африку.

- Значит, вы возвращаетесь в Африку, - сказал старик, обращаясь к Пятнице.

- Он не умеет говорить, - ответила я. - Еще ребенком он потерял язык и общается только жестами. Жестами и действиями.

- Тебе будет что рассказать в Африке, не так ли? - сказал старик громче, словно мы были глухие. Пятница смотрел на него безучастно, но старика это не остановило. -Ты, конечно, многое повидал, - продолжал он, - большие города и корабли, громадные, словно замки. Вряд ли тебе поверят, когда ты расскажешь об этом.

- У него нет языка, он не умеет говорить ни на каком наречии, даже своем родном, - сказала я, надеясь, что этот назойливый тип от нас отстанет. Но он, очевидно, был туг на ухо.

- Так, значит, вы цыгане? - спросил он. - Вы и он - цыгане?

На мгновение я лишилась дара речи.

- Он был рабом, а теперь возвращается в Африку, - повторила я.

- Ага, - сказал он, - мы называем их цыганами, всех этих грязных бродяг, накликающих беду. - И он поднялся, опираясь на палку, посмотрел мне прямо в глаза, словно бросая вызов.

- Пойдем, Пятница, - прошептала я, и мы поспешили уйти.

Мне смешно вспоминать сейчас об этом приключении, но тогда мне было не до смеха. Прячась, как крот, в вашем доме, я быстро потеряла орехово-коричневый загар, который пристал ко мне на острове; однако верно, в пути мы почти не мылись и нас это нисколько не удручало. Я помню целый корабль, полный цыган, людей темных и подозрительных, прибывших на незнакомый континент в Баия из испанской Галиции [6]. Уже дважды нас с Пятницей называли цыганами. Что такое цыган? Что такое разбойник? Слова здесь, на Западе, приобретают какой-то новый смысл. А может, я, сама того не зная, превратилась в цыганку?

***

Вчера мы пришли в Бристоль и прямиком направились в порт, который Пятница, судя по всему, сразу узнал. Я останавливала каждого встречного матроса и спрашивала, не знает ли он о каком-нибудь корабле, готовящемся к отплытию на Восток или в Африку. Наконец нам показали корабль Ост-Индской компании, направляющийся в Тринкомали [7]и на острова пряностей. Благодаря счастливой случайности как раз в этот момент рядом с ним бросил якорь лихтер, подплывший, чтобы загрузить его трюмы, и первый помощник сошел на берег. Извинившись за наш: неопрятный после долгого путешествия вид и заверив его, что мы не цыгане, я представила ему Пятницу как бывшего раба из Америки, теперь, к счастью, свободного, который хочет вернуться домой в Африку. К несчастью, продолжала я, Пятница не говорит ни по-английски, ни на каком другом языке, потому что работорговцы вырезали ему язык. Но он усердный и послушный парень, и ему не нужно ничего, кроме возможности отработать стоимость путешествия в Африку.