Радуга тяготения - Пинчон Томас Рагглз. Страница 100

Замели за ведьмовство, приговорили к смерти. Очередная Ленитропова полоумная родня. Если и упоминали ее, разве что плечами жали — слишком далека, недотягивает до Позора Семьи, скорее эдакий курьез. Ленитроп с детства толком не понимает, как к ней относиться. В тридцатых ведьмам доставалось будь здоров. Их изображали старыми каргами, которые зовут тебя «дорогуша», — довольно сомнительным обществом. Кино не подготовило его к тевтонской разновидности ведьм. У фрицевской ведьмы, к примеру, по шесть пальцев на ногах, а на пизде нету волос. По крайней мере, таковы ведьмы на лестничных фресках в когда-то нацистской радиобашне на Брокене, а на фресках правительства вряд ли бывают безответственные фантазии, правда ведь? Но Лиха считает, что безволосая пизда — это от женщин, написанных фон Байросом.

— Да ты просто самабрить не хочешь, — издевается Ленитроп. — Ха-ха! Вот так ведьма!

— Я тебе кое-что покажу, — грит она, отчего они и не спят в сей небожеский час, замерли рядышком, рука в руке, а солнце уже расчищает горизонт. — Гляди, — шепчет Лиха, — вон там.

Солнечный свет почти горизонтально пихает их в спины, и оно появляется на жемчужной облачной гряде: две гигантские тени на много миль, дотянулись за Клаусталь-Целлерфельд, за Зеезен и Гослар, через русло Ляйне, где ему полагается быть, до самого Везера…

— Ёперный театр, — слегка занервничав, говорит Ленитроп, — это ж Фантом. — Возле Грейлока в Беркширах такие тоже бывают. А здесь называются Brockengespenst.

Божьи тени. Ленитроп поднимает руку. Пальцы его — города, бицепсы — провинции; само собой, он поднимает руку. Не этого разве от него ждут? Тень-рука волочит за собою радуги, тянется к востоку, хочет схватить Гёттинген. И не обычные тени — трехмерные, наброшены на немецкий рассвет, да, и навернякав этих горах или под ними жили Титаны… До невозможности несоразмерные. Никогда не унесет их река. Никогда, взглянув на горизонт, не заподозрят, что пред ними бесконечность. Ни на дерево не залезешь, ни в долгое странствие не отправишься… остались только глубокие отпечатки, оболочки в ореолах, что распростерлись над туманами, куда погружаются люди…

Лиха взбрыкивает прямой ногой, словно танцовщица, и склоняет голову набок. Ленитроп показывает западу средний палец, опрометчивый палец затеняет три мили облака в секунду. Лиха хватает Ленитропа за хуй. Ленитроп нагибается и кусает Лиху за сиську. Огромные, они танцуют в целом зале зримых небес. Он сует руку ей под платье. Она оплетает ногой его ногу. Фантомы по краям размываются от красного к индиго — накатывают гигантски. Под облаками все застыло и утрачено, как Атлантида.

Но Brockengespenstpbanomen [174]стреножены тонкой гранью рассвета, и вскоре тени, усохнув, снова подползают к своим обладателям.

— Скажи, а этот Чичерин когда-нибудь…

— Чичерин слишком занят.

— Ну да, а я, можно подумать, трутень.

— Ты другой.

— Ну-у-у… ему надо быувидеть.

Она смотрит с любопытством, но не спрашивает почему, — зубки замирают на нижней губе, и «варум» [175](варрумм, рокот Пластикмена) дрожит в капкане рта. Оно и к лучшему. Ленитроп не знаетпочему. Если кто хочет учинить допрос, к Ленитропу обращаться бесполезно. Вчера у входа в старую шахту они с Лихой наткнулись на патруль Шварцкоммандо. Гереро час засыпали Ленитропа вопросами. Ой, да просто шляюсь, понимаете, ищу какой-нибудь, что называется, «человеческий сюжетец», увлекательный, само собой, нам всегда интересно, чем вы, ребята, заняты… В темноте хихикала Лиха. Они ее, небось, знают. Еени о чем не спрашивали.

Заговорил об этом потом — она толком не понимает, что такое у Чичерина с африканцами, но страсти в клочья.

— Ненависть, вот что, — сказала она. — Глупо, глупо. Война закончилась. Не политика, не «да пошел ты нахуй, старина», а старая добрая личная ненависть в чистом виде.

— Энциан?

— Ну, наверное.

А Брокен, оказывается, оккупирован и американцами, и русскими. Гора стоит на будущей границе советской зоны. За крутом света костра маячили штукатурно-кирпичные руины радиовышки и туристическая гостиница. Всего пара взводов. Никого старше сержантов. Все офицеры в Бад-Гарц-бурге, в Хальберштадте, где поуютнее, пьют и трахаются. На Брокене витает обида — прямо чувствуется, но ребятам нравится Лиха, они терпят Ленитропа и, что всего удачнее, артиллеристов тут вроде бы нет.

Безопасность, впрочем, мимолетна. Майор Клёви скрежещет зубами на весь Гарц, по ходу его набега тысячи дятлов, доведенных до сердечного приступа, черно-белыми стаями сыплются с деревьев, задрав лапки, под рев Взятьэту асейную сволочь я срать хотел сколько надо людей пригони мне дивизию,понял, пацан? Он снова почует след — дай только время. Рехнулся. Ленитроп и сам чутка с приветом, но не до такой же степени, эта травля — по-честному нездорово. Возможно ли… ага, еще б его не посещала такая мысль, — что Клёви сговорился с этими «роллс-ройсами» из Цюриха? Возможно, их связи не знают границ. Клёви корешится с «ГЭ», «ГЭ» — это капиталы Моргана, в Гарварде тоже деньги Моргана, и наверняка где-то перехлест с Лайлом Елейном… да ктоони, а? нафига им сдался Ленитроп? Он теперь точно знает, что безумный нацистский ученый Цвиттер — один из них. А милейший старик профессор Глимпф просто поджидал в «Миттельверке» на случай, если появится Ленитроп. Боже ж ты мой. Если б Ленитроп в ночи не пробрался тишком обратно в Нордхаузен, к Лихе, они б его точно уже заперли, может, избили бы, а может, прикончили.

Перед уходом с горы им удается выцыганить у часовых шесть сигарет и сколько-то сухих пайков. Друг Лихиного друга живет на ферме в Гольдене-Ауэ, двинулся на воздухоплавании, зовут Шнорпом, направляется в Берлин.

— Да не хочу я в Берлин.

— Ты хочешь туда, где нету Клёви, либхен.

Шнорп сияет, рад компании, только что вернулся из гарнизонной лавки с грудой плоских белых коробок — везет в Берлин товар.

— Без проблем, — сообщает он Денитропу, — не ссы. Я сто раз летал. Да кому он нужен, воздушный шар.

Он ведет Ленитропа на зады, и там на покатом зеленом склоне подле огромной кучи ярко-желтого и алого шелка стоит ивовая гондола.

— Скромненько так линяем, — бормочет Ленитроп. Из яблоневого сада прибегает кодла детишек — помочь отнести в корзину пятигаллонные жестяные канистры хлебного спирта. Послеполуденное солнце разбрасывает тени вверх по склону. Ветер с запада. Ленитроп дает Шнорпу огоньку от «зиппо», чтоб разжечь горелку, детишки расправляют складки аэростата. Шнорп крутит горелку, огонь выстреливает вбок и — с монотонным ревом — в отверстие громадного шелкового баллона. Детишки в просвете идут волнистой жаркой рябью. Шар медленно надувается.

— Не забудь меня, — Лиха перекрикивает рев горелки. — Еще увидимся…

Ленитроп и Шнорп забираются в гондолу. Шар приподнимает над землей и подхватывает ветром. Полетели. Лиха и детишки держат гондолу за планширы, баллон еще не развернулся целиком, но набирает скорость, тащит их в горку, ноги еле успевают, все хихикают и кричат. Ленитроп старается убраться с дороги — Шнорпу надо следить, чтоб огонь устремлялся в баллон и стропы не запутались. Наконец баллон вздернут на солнце, нутро взметается буйным клубом желто-алого жара. Бойцы наземной команды один за другим отваливаются, маша на прощание. Последняя — Лиха в белом платье, волосы заправлены за уши и заплетены в косички, мягкий подбородок, мягкий рот, большие серьезные глаза смотрят на Ленитропа, сколько возможно, пока не приходится разжать руки. На коленях в траве она посылает ему воздушный поцелуй. Сердце Ленитропа, без руля и ветрил, раздувается любовью и взлетает аэростатом. Чем дольше он в Зоне, тем больше времени требуется ему, чтоб сообразить и приструнить себя: соберись, слюнтяй.Что такое здесь творят с его мозгами?