Радуга тяготения - Пинчон Томас Рагглз. Страница 53

Собаки скачут, гавкают, едва появляются эти двое. Стрелман оделяет их Профессиональным Взглядом. Гвенхидви мурлычет «Аберистуит». Навстречу выходит дочка привратника Эстелл, под ногами дрожащий ребенок-другой, в руках рождественская бутыль, в бутыли что-то едкое, но весьма согревающее грудь спустя примерно минуту после проникновения внутрь. Коридоры провоняли чадом, мочой, отбросами, вчерашним жарким. Гвенхидви прихлебывает из бутыли, затевает с Эстелл обычную кокетливую возню и по-быстрому играет в «где-же-мальчик-вот-же-мальчик» с ее младшим Арчем, который прячется за широкий мутоновый абрис материного бедра, и Эстелл все пытается шлепнуть сынка, только он слишком прыток.

Гвенхидви дышит на газовый счетчик — тот насквозь промерз, так застыл, что монеток не глотает. Мерзопакостная погодка. Гвенхидви весь окружает счетчик собой, клянет его, елозит, точно киношный любовник, полы плаща вот-вот окутают… Гвенхидви светится солнышком…

За окнами гостиной — шеренга лысых тополей армейского окраса, канал, заснеженное депо, а дальше длинная зубчатая груда угольных ошметков, еще дымится после вчерашней V-бомбы. Драный дым криво сносит снегопадом, завивает, разрывает и вновь прибивает к земле.

— Ближе еще не падала. — Гвенхидви над чайником, разносится кислая вонь серной спички. И затем, по-прежнему сторожа газовое кольцо: — Стрелман, хочешь взаправду параноидальное скажу?

— И ты туда же?

— Ты в последнее время на карту Лондона смотрел? Эта титаническая метеор-ная казнь египетская, V-бомбы эти, сбрасываются, видишь ли, здесь.Не на Уайтхолл, куда полагается, а на меня, и это, по-моему, паскуд-ство, да?

— Чертовски непатриотичные вещи говоришь.

— Ой, — откашливаясь и харкая в раковину, — ты просто верить не хочешь. Ну да, тебе-то зачем? Красавцы с Харли-стрит, боженька всемогущий.

Старая игра у Гвенхидви, дразнить члена Королевского колледжа. Какой-то необычный ветер или же термоклин в небесах плещет на них низким гудящим хоралом американских бомбардировщиков: белый «Куманва Гани» Смерти. Маневровый локомотив беззвучно ползет внизу путевой паутиною.

— Они падают по Пуассонову распределению, — робко отвечает Стрелман, словно это еще можно оспорить.

— Несомненно, мужик, несомненно — блестящее наблюдение. Но видишь ли, блядь, — сплошь на Ист-Энд. — Арч или еще кто нарисовал буро-сине-рыжего Гвенхидви, который несет докторский саквояж вдоль плоской линии горизонта мимо зеленого газгольдера. Саквояж набит бутылками джина, Гвенхидви улыбается, из гнезда в бороде выглядывает дрозд, и небо синее, а солнце желтое. — Ты вообще задумывался, почему? Вот тебе Параноик из Сити. Долгими веками рос по деревням, да? как разумное существо. Актер, фантастический мим, Стрелман! Фальсифици-рует правильные силы, да? экономи-ческие, демографические? Ах да, и даже, видишь ли, случай-ные.

— Что значит «видишь ли»? Я невижу. — Против окна, сзади подсвеченное белым предвечерьем, лицо Стрелмана незримо, помимо крошечных ярких полумесяцев, что блестят по кромке глазных яблок. Может, пора нащупывать за спиною шпингалет? Может, шерстяной валлиец все ж таки бесповоротно помешался?

— Ты не видишь их, — вот уже пар тугой парчой извергается из стального лебединого носика, — черных и евреев, в их тьме. Ты не умеешь. Не слышишь их тишины. Ты уже так привык к трепу и к свету.

— Ну, к лаю привык, да.

— Видишь ли, сквозь мой гос-питаль проходят сплошные неудачники. — Таращится с застылой, идиотски-пьяной улыбкой. — Что я могу вылечить? Только отослать их обратно, опять наружу, да? Обратно к вот этому?Ну и какая разница, что у нас тут не Европа, — та же бой-ня, наложить ши-ны, накачать лекар-ствами, загнать в мини-сту-пор такой, чтоб затем убить, да?

— Ну слушай, война идет — та что, не в курсе? — В ответ на сие Стрелман вместе с чашкой получает ужасную гримасу. Правду сказать, он надеется кретинскими своими бестолковостями сбить Гвенхидви с этой темы про Параноика из Сити. Стрелман лучше бы поболтал о ракетных жертвах, что поступили сегодня в госпиталь. Но это экзорцизм, мужик, песнь посылает в тишину поэт, заклиная белых всадников, и Гвенхидви знает, как не может знать Стрелман, что это и есть отчасти план на сегодня — сидеть в убогой комнате и кричать в такую вот глухоту: что мистеру Стрелману уготовано сыграть именно себя — условного, раздражительного, непонятливого…

— В одних городах богатые живут на взгорьях, а бедные ютятся внизу. В других богатые заполонили прибрежье, а бедным остается жить далеко от моря. А в Лондоне градиент го-рестей, да? повышается, где река ширится к морю. Я просто спра-шиваю — почему? Потому что пароход-ство? Потому что систе-ма землепользования, еще со времен Индустриальной Эры? Потому что такое вот древ-нее племенное табу передавалось англича-нам из одного поколения в другое? Нет. Видишь ли, подлинная причина — Угроза С Востока. И с Юга: со всей европей-ской махины, ага. Здесь людям было назначено пасть первыми.Мы расходны, а те, что в Вест-Энде и к северу от реки, — нет. Я не говорю, что у этой Угрозы та или иная конкретная форма. Не политическая, нет. Если Параноик из Сити грезит, намтуда хода нет. Может, Си-ти грезил о другом, вра-жеском городе, что плывет по морям, дабы вторг-нуться в дель-ту… или о волнах тьмы… волнах огня… Может, о том, что его снова проглотит гигантский, безмолв-ный Материн-ский Континент, да? Городские грезы — они не про меня…Но что, если Сити — растущая о-пухоль, веками неустанно меня-лась, чтоб точно совпасть с меняющейся формой своих наихудших, тай-ных страхов? Потасканные пешки, опозо-ренный офицер и трусливый конь — все, что мы обрекли, безвозвратно потеряли, голое, брошено здесь ждать. Это было известно, не отрицай — было известно, Стрелман! — что однажды Европей-ский фронт долженповернуться вот так? сдвинуться к востоку, потребовать ракет, и было известно, как и где раке-ты не долетят. Спроси дружка своего Мехико, да? посмотри на плотности у него на карте? К востоку, к востоку и к югу от реки, где и живут все таракашки, вот кому пол-ной мерой отмерили, друг мой.

— И впрямь, Гвенхидви, — рассудительно, прихлебывая чай, — это очень параноидально.

— Это правда. — Уже извлек праздничную бутылку «ВАТ-69» и вознамерился налить. — За деток. — Ухмыляется, совсем сбрендил.

— За деток?

— А. У меня ж тут своякарта, да? Набра-сываю дан-ные из родиль-ных палат. Дет-ки, рожденные при Блице, то-же, видишь ли, сле-дуют Пуассонову распределению.

— Ну — тогда за эдакое уродство. Бедолаги.

Позже, ближе к закату эльфами из-под стенных панелей являются несколько громадных прусаков, очень темных, красновато-бурых, и с топотом шагают в кладовую — беременные матки тоже, а в эскорте младенчески прозрачные таракашки текут конвоем. Ночью, в очень поздних затишьях меж бомбардировщиками, огнем зениток и ракетными ударами, их слышно — шумные, как мыши, жуют бумажные пакеты Гвенхидви, оставляя за собою струйки и отпечатки говна цветом как они сами. Мягкую пищу они, видимо, любят не слишком — фрукты, овощи и все прочее; им бы чего потверже — чечевицу и бобы, им бы пожевать, побуравить бумажные и штукатурные преграды, твердые рубежи, ибо они, видите ли, — агенты унификации. Рождественские тараканы. Обитали в соломенных глубинах яслей в Вифлееме, спотыкались, всползали, падали, посверкивая красным в золотой решетке соломы — вероятно, им казалось, что она простирается на мили вверх и вниз съедобным жилым миром, — то и дело прогладывали насквозь, сбивая некий таинственный сноп векторов, отчего соседи-тараканы плюхались мимо кубарем, кверху жопами, усиками вниз, а ты цеплялся всеми ногами в нескончаемой трясучке золотых соломин. Безмятежный мир: температура и влажность почти стабильны, дневной цикл притуплен до мягкого, легкого колыханья света, не больше, — золото, потускневшее золото, тени, а потом обратно. Возможно, из незримых далей взрывами энергии долетал до тебя плач младенца, почти неощутимый, нередко презираемый. Твой, видишь ли, спаситель…