Радуга тяготения - Пинчон Томас Рагглз. Страница 87

«Шварцфатер» [154]— кодовое имя «Б.Л.». Каковой, похоже, если отбросить маловероятную версию «Беспримесная Лабуда», есть Ленитропов отец Бродерик. Черный Батя Ленитроп.

Неплохой способ выяснить, что 20 лет назад твой отец заключил с кем-то сделку, чтоб этот кто-то раскошелился на твое образование. Если вдуматься, Ленитроп так и не научился сопоставлять заявления времен Депрессии о неминучем семейном крахе с комфортом, которым наслаждался в Гарварде. Ну ладно, так о чем жедоговорились отец и Елейн? Меня продали, боженька всемогущий, меня продали «ИГ Фарбену», как говяжий бок. Наблюдение? У Штиннеса, как у любого промышленного магната, была своя корпоративная шпионская сеть. И у «ИГ» тоже. И стало быть, Ленитроп находился под надзором — м-может, с рождения?Ой-ёёёё…

В мозгу снова набухает страх. Простым «Пошел Нахуй» не прижать… Запах, запретная комната на нижней кромке памяти. Никак не разглядишь, не различишь. И неохота. Оно связано с Худшим.

Он знает, чем пахнет: судя по бумагам, для этого слишком рано, он никогда не сталкивался с этой дрянью в дневных координатах своей жизни, и все же в глубине, в теплой тьме, среди первых контуров, где часы и календари мало что значат, он понимает, что вонь, которая преследует его, окажется запахом «Имиколекса G».

А еще ведь недавний сон, который Ленитроп боится увидеть снова. Он был в своей старой комнате, дома. Летний день, сирень и пчелы, теплый воздух из открытого окна. Ленитроп нашел очень древний технический немецкий словарь. Словарь падает, открывается, страница щетинится черными буквами. Ленитроп читает, натыкается на «Ябоп». В определении говорится: «Я». Он просыпается, умоляя Его нет— но и проснувшись, уверен и пребудет уверен, что Оно может посетить его вновь, когда бы ни захотело. Может, у тебя тоже бывает такой сон. Может, Оно тебя предостерегало: никогда не произноси имени Его. Если так, ты понимаешь, каково сейчас Ленитропу.

И он, шатаясь, встает, подходит к двери товарного вагона, ползущего в горку. Отодвигает дверь, выскальзывает — действуй, действуй, — и взбирается по лесенке на крышу. В футе от его лица в воздухе повис двойной ряд блистающих зубов. Этого только не хватало. Майор Клёви из Артиллерийско-технической службы американских сухопутных сил, главный у «Каналий Клёви», наикрутейшей команды техразведки во всей, блядь, Зоне, мистер. Ленитроп может называть его Дуэйном, если хочет.

— Мумба-юмба, мумба-юмба! Прям в соседнем вагонестая африканских зайцев— лови! Йи — ха!

— Погодь, — грит Ленитроп, — я, по-моему, заснул, что ли. — Ноги мерзнут. Ну и жирный этот Клёви. Штаны запиханы в блестящие армейские башмаки, валы жира свисают над плетеным ремнем, на котором болтаются черные очки и,45-й, роговая оправа, волосы зализаны назад, глаза — как предохранительные клапаны, выскакивают на тебя — вот как теперь, — едва чересчур повышается давление в башке.

Клёви словил попутку — летел на «Р-47» из Парижа до самого Касселя, подцепился к этому вот поезду западнее Хайлигенштадта. Как и Ник Шла-кобери, направляется в «Миттельверке». Надо сговориться с кем-то из «генерал-электрикова» проекта «Гермес». Из-за этих негритосов по соседству нервничает будь здоров.

— Вам, ребята, сюжетец в самый раз. Народ дома предупредить.

— Солдатня?

— Бля, нет. Фрицы. Юго-Западная Африка. Что-то такое. Ты что хочешь сказать — не в курсе? Да ладно. Ой. Асейная разведка ничё не ведает, хахах, чур, без обид. Я думал, весь мир в курсах. — Далее следует зловещее сказанье — ВЕГСЭВ такое сочиняет, Геббельсова-то головокружительная фантазия доводила его не дальше Альпийских Редутов и всякого такого, — о плане Гитлера создать нацистскую империю в черной Африке — сорвалось, когда Кровавый Паттон преподнес Роммелю на блюдечке его же сраку. — «Вот ваша жопа, генерал». — «Ach du lieber! Mein Arsch! [155]AAA…» — хахаха… — комически хватается за седалище обширных брюк. Короче, у черных кадров в Африке будущего нет, остались в Германии правительствами-в-изгнании, которых никто не признаёт, как-то сплыли в германскую артиллерию и вскоре выучились на ракетных техников. А теперь шляются на свободе. Дикари. Не интернированы как ВП — насколько Клёви знает, даже не разоружены. — Мало нам париться из-за русских, лягушатников, асеев — эй, прости, друган. Так у нас теперь еще не просто негритосы, а негритосные фрицы.Ну ебть. В День победы в какую ракету ни плюнь — возле каждой негритос ошивается. Но ты ж понимаешь, сплошь мумба-юмбаных батарей не бывает. Даже фрицы не могут настолькоумом двинуться! Одна батарея — 81 человек, плюсподдержка, плюс пусковая бригада, энергообеспечение, топливо, топография — кореш, да это же толпа негритосов, все одной стаей. И вот что — они до сих пор рассредоточены? Разнюхаешь — и у тебя в кармане сенсация,друг. Потому как если они вместе сползаются — о, тогда у нас ба -альшиенеприятности! В том вагоне десятка два, если не больше, — ты глянь, вон они. И-и они едут в Нордхаузен,друган! — Жирный палец тычет в грудь на каждом слове. — А? Чего это они удумали, ты как считаешь? Знаешь, как я считаю? У них есть план.Ага. Я думаю, ракеты. Не спрашивай как, я просто сердцем чую. Вдоба-авок, знаешь ли, это крайнеопасно. Имдоверять нельзя — с ракетами-то? Да они ж как дети. Мозг еще меньше.

— Однако наше терпение, — подсказывает ровный голос из темноты, — терпение наше громадно, хотя, пожалуй, и не безгранично. — С этими словами высокий африканец с императорской бородкой подходит и хватает жирного американца — тот успевает лишь коротко взвизгнуть и вылетает за борт. Ленитроп с африканцем смотрят, как майор подскакивает вниз по насыпи, размахивая руками и ногами, а затем исчезает из виду. На склонах толпятся пихты. Гребешок месяца всплыл над зубчатым гребнем холма.

Новоприбывший по-английски представляется оберстом Энцианом из Шварцкоммандо. Извиняется за вспыльчивость, замечает у Ленитропа нарукавную повязку, отказывает в интервью, не успевает тот и рта раскрыть.

— Нет никакого сюжета. Мы перемещенные, как и все.

— Я так понял, майор переживает, что вы едете в Нордхаузен.

— Клёви у нас кровушки еще попьет, что и говорить. Но от него проблем меньше, чем… — Вглядывается в Ленитропа. — Хмм. Вы правда военный корреспондент?

— Нет.

— Я бы решил, свободный агент.

— Насчет «свободного» не уверен, оберст.

— Но вы же свободны. И все мы тоже. Вот увидите. Скоро уже. — Он отступает по хребту вагона, машет на прощанье по-немецки, будто подманивает. — Скоро…

Ленитроп сидит на крыше, растирает голые ступни. Друг? Доброе знамение? Черные ракетчики?Что за лабуда ненормальная?

Нордхаузен поутру: поле — зеленый салат, от дождевых капель скрипит. Все свежо, умыто. Вокруг горбится Гарц, темные склоны до вершин заросли бородой из елок, пихт и лиственниц. Высокие щипцы домов, водные кляксы отражают небо, на улицах слякоть, американцы и русские — потоки солдат встречаются в дверях баров и самопальных войсковых лавок, у всех пистолеты. Луга и прогалины спиленного леса на горных склонах истекают крапчатым светом — дождевые облака сдувает над Тюрингией. Высоко над городом притулились замки — вплывают в драные тучи, выплывают. Престарелые лошади с грязными узловатыми коленями, коротконогие и широкогрудые, тащат телеги с бочками — тянут шеи из скованных вместе хомутов, под тяжелыми подковами с каждым мокрым цоком расцветают грязевые цветы, — из виноградников в бары.