Радуга тяготения - Пинчон Томас Рагглз. Страница 88

Ленитроп забредает в тот район, где нету крыш. Между стен летучими мышами снуют старики в черном. Здешние лавки и жилища давно перетряхнуты рабами, освобожденными из лагеря «Дора». До сих пор полно гомиков— с корзинками, выставили напоказ значки «175», влажно взирают из подворотен. В бесстекольном эркере одежного магазина, в сумраке за гипсовым манекеном, что лежит, лысый и распростертый, воздев руки к небу, согнув пальцы в предвкушении букета или бокала, которого им больше не пощупать, Ленитроп слышит девичье пение. Под балалайку. Эдакая вроде как парижская грустная мелодийка на 3/4:

Зовут ее, как выясняется, Лиха Леттем, а балалайка принадлежит советскому разведчику, офицеру Чичерину. Лиха в некотором смысле тоже ему принадлежит — во всяком случае, временами. У этого Чичерина, похоже, гарем, девчонка в каждом ракетном городке Зоны. Мда-с, еще один ракетный маньяк. Ленитроп как будто на экскурсии.

Лиха болтает про своего молодого человека. Они сидят в комнате без крыши, пьют светлое вино, которое здесь называют «Нордхойзер Шаттензафт» [156]. Черные птицы с желтыми клювами плетут по небу кружево, в солнечном свете стягивают петли от гнезд в высокогорных замках до низины городских руин. Далеко-далеко, может, на рыночной площади, целая автоколонна вхолостую урчит моторами, выхлопной смрад омывает лабиринт стен, где расползается мох, сочится вода, ищут добычу тараканы, — стен, в которых рев двигателей заблудился и доносится словно бы отовсюду.

Она худа, чуть неловка, очень юна. В глазах — ни намека на гниение: она будто всю Войну провела под крышей, в безопасности, безмятежная, играла с лесными зверюшками где-то в тылу. Песня, признается она со вздохом, — это так, пустые мечтания.

— Его нет — значит, его нет. Когда ты зашел, я уж подумала, это Чичерин.

— He-а. Ищейка репортерствующая, и все. Ни ракет, ни гаремов.

— Это комбинация, — поясняет она. — Тут все так бестолково. Комбинации полезны. Сам увидишь. — И он увидит — увидит тысячи комбинаций ради тепла, любви, пищи, простых переездов по дорогам, рельсам и каналам. Даже «G-5», что живет своей мечтою ныне быть единственным правительством в Германии, — просто-напросто триумфаторская комбинация. Не более и не менее подлинная, чем все прочие, такие личные, безмолвные и потерянные для Истории. Ленитроп, хоть сам пока об этом и не знает, — государство не менее легитимное, чем нынче в Зоне любое. Не паранойя. Так и есть. Временные альянсы, скрепляются и расходятся. Они с Лихой комбинируются, скрытые от оккупированных улиц остатками стен, в старой кровати со столбиками напротив темного трюмо. Сквозь крышу, которой нет, Ленитропу видно, как вздымаются долгие лесистые горы. Винный душок изо рта, гнезда пуха во впадинках у нее на руках, бедра с порослью побегов на ветру. Он едва успевает в нее войти, как она кончает, — судя по лицу, в разгар фантазии о Чичерине, ясной и трогательной. Это раздражает Ленитропа, но не мешает кончить самому.

Глупость начинается тотчас по опадании, занимательные вопросы, например: какое словечко потребовалось, чтоб к Лихе не подходил никто, кроме меня? Или: может, я ей чем-то напоминаю Чичерина, и если да — чем же?А вот интересно, где Чичерин сейчас? Ленитроп задремывает, а пробужден ее губами, пальцами, росистыми ногами, что скользят по его ногам. На их кусок неба вспрыгивает солнце, его затмевает грудь, оно отражается в ее детских глазах… потом тучи, дождь, Лиха натягивает зеленый брезент с кистями — сама нашила — вместо полога… дождь льется по кистям, холодный и шумный. Ночь. Лиха кормит Ленитропа вареной капустой с фамильной ложки, на ложке герб. Они выпивают еще вина. Тени — точно размытая ярь-медянка. Дождь перестал. Где-то ребятишки пинают пустую бензиновую канистру по булыжной мостовой.

С неба что-то хлопает крыльями: когти скрежещут снаружи по брезенту.

— Это что? — полупроснулся, а она опять утащила все одеяло, ну Лиха…

— Моя сова, — грит Лиха. — Вернер. Либхен, в верхнем ящике шифоньера батончик — покорми Вернера, будь добр.

Либхен, аж три раза. Шатаясь, Ленитроп выбирается из постели — впервые за день на ногах, — вышелушивает «Малыша Рута» из обертки, откашливается, решает не спрашивать, откуда взяла батончик, потому что знает и так, и закидывает конфету на брезент этому Вернеру. Вскоре, лежа рядышком, они слышат, как хрустят орехи и щелкает клюв.

— Батончики, — брюзжит Ленитроп. — Чего это он? Ему охотиться положено, ловить живых мышей и все такое. Ты его в ручного совика превратила.

— Ты и сам довольно ленив. — Детские пальчики ползут по его ребрам.

— Ага — небось — перестань — небось этому твоему Чичеринуне нужно сову кормить.

Пыл поугас: рука замирает, где была.

— Чичерина он любит. Никогда не прилетает кормиться, если Чичерина нет.

Ленитропов черед замереть. Точнее, заледенеть.

— Э… но… ты что хочешь сказать, Чичерин… э…

— Должен был прийти, — со вздохом.

— А. Когда?

— Утром. Опоздал. Бывает.

Ленитроп вылетает из постели, взамен стояка лежак, один носок на ноге, другой в зубах, голову в рукав майки, «молнию» на штанах заело, вопит блядь.

— Мой доблестный англичанин, — тянет она.

— Ты почему раньше не сказала, а?

— Ой, возвращайся. Ночь на дворе, он где-нибудь с бабой. Он не может спать один.

— Надеюсь, ты сможешь.

— Тш-ш. Иди сюда. Нельзя же босиком. Я тебе дам его старые сапоги и расскажу все его секреты.

— Секрета? — Берегись, Ленитроп. — За каким рожном мне сдались…

— Ты не военный корреспондент.

— Почему мне все это твердят? Никто не верит. Военный корреспондент я, кто ж еще? — Тыча ей в нос нарукавной повязкой. — Читать умеешь? Написано: «Военкор». У меня даже усы есть, видала? Прям как у этого Эрнеста Хемингуэя.

— А. Стало быть, ты, наверно, не ищешь Ракету Номер 00000. Это я глупость сморозила. Извини.

Ох батюшки, отсюда-тоя выберусь? грит себе Ленитроп. Баба меня раскручивает, типичный «барсук» — что я, «барсуков» не встречал? Кому еще занадобится единственная из 6000 ракет, на которой устройство из «Ими-колекса G»?

— И «Шварцгерэт» тебе тоже нафиг не сдался, — продолжает она. Она продолжает.

— Чего?

— Он еще называется «S-Gerat».

Смежный высший агрегат, Ленитроп, вспомнил? Вернер ухает на пологе. Как пить дать — этому Чичерину сигналы подает.

Параноики — параноики (Паремия 5) не потому, что параноики, а потому, что раз за разом нарочно загибают себя, идиота ебаные, в позу параноика.

— И откуда бы это, — тщательно вскрывая свежую бутылку «Нордхойзер Шаттензафт», поппп,из последних сил изображает Кэри Гранта, хотя в кишках гулко и туго, учтиво наполняет бокалы, один вручает ей, — столь, очаровательной, юной, барышне, что-то знать, о ракетных, жисть-тянках?

— Я читаю почту Вацлава. — Как будто глупый вопрос — да и впрямь глупый.