Серебряная ветка - Сатклифф Розмэри. Страница 18

Когда она вернулась, Юстин закалывал на плече местную клетчатую циновку, а Флавий, уже в плаще, надвинув капюшон на лицо, засовывал за пояс длинный охотничий нож. Его военное обмундирование лежало на постели, и он кивком показал на нее хозяйке:

— А этим что делать? Если одежду найдут у тебя в доме…

— Не найдут. Или пусть ищут в старом рву. Там много можно чего найти… или же потерять.

— Будь осторожна, — посоветовал Флавий. — Не навлеки беду на себя и Манлия из-за нас. Скажи, сколько мы должны тебе за одежду и пищу.

— Нисколько.

Флавий с минуту смотрел на нее в нерешительности, не зная, настаивать или нет. Потом произнес с некоторой даже торжественностью, именно потому, что говорил очень искренне:

— В таком случае благодарим тебя от своего имени и от имени императора.

— Императора? Какое мне до него дело? — Женщина презрительно засмеялась. — Нет, нет. Вы спасли весной моего мужа, и мы с ним этого никогда не забудем. Ну, идите скорее. Спасайте вашего императора, если можете, да себя берегите. — И, чуть не плача, она вытолкнула Флавия в темную наружную комнату. — Вы же совсем еще дети!

Юстин подхватил узелок с едой и двинулся следом за Флавием, но в последний момент задержался на пороге. Как всегда, когда ему хотелось сказать что-то очень важное, он не находил слов. — Да не оставят тебя боги, жена Манлия, — выдавил он наконец из себя. — Передай мужу, пусть чаще моет палец. — И шагнул в темноту.

Долгое время спустя (или во всяком случае так им показалось) они сидели на корточках, прислонившись к самому высокому из трех торчащих камней у Красного ручья. Было довольно холодно, и они поплотнее прижались друг к другу, чтобы согреться. Не доходя до этого места, Флавий снял висевший на шее ключ от сундука, того, в котором хранились бумаги когорты, и швырнул в ручей, в глубокую заводь, где под ольшаником течение было тихим.

— Ничего, сделают другой ключ для нового коменданта Магниса, — буркнул он

И Юстину подумалось, что короткий всплеск, похожий на тихий всплеск рыбы, прозвучал до ужаса бесповоротно.

До сих пор времени на раздумья не оставалось, но сейчас, когда они сидели в одиночестве в абсолютной тишине вересковых холмов и вокруг сгущался туман и его леденящий запах забирался в ноздри, а Эвикат все не шел и не шел, — сейчас этого времени было хоть отбавляй. И только теперь Юстин осознал, насколько серьезно и опасно их положение, и внутри у него все похолодело и сжалось. Как будто наползающий предательский туман сделал все зыбким и ты уже не мог быть ни в чем и ни в ком уверен, не мог просто пойти к командующему и сказать: «Так и так. Поэтому разреши мне как можно скорее уйти на юг». Нет, сделать этого нельзя, потому что даже командующий мог оказаться одним из тех.

Туман наползал все ближе, змеясь, как дым, между сырыми кустами вереска, обвивая торчащие кверху камни. Юстин вздрогнул, но тут же зашевелился, чтобы скрыть свой страх, и вдруг ощутил предмет, который нес под плащом вместе с узелком с едой, — футляр с инструментами. Он совсем забыл про него — ящик давно стал его неотъемлемой частью. Да, он был тут, с ним, — нечто постоянное, не подверженное переменам, а потому надежное: ведь ящик в этой жизни принадлежит к чистым и добрым вещам. Он положил узкий металлический футляр себе на колени.

Флавий оглянулся:

— Что там?

— Ящик с инструментами. — И когда Флавий прыснул со смеху, добавил:

— Что тут смешного?

— Ну не знаю. Мы с тобой беглецы, за нами гонятся, мир вокруг рассыпается на черепки, а ты возишься со своими инструментами.

— Но пойми, я все-таки лекарь.

Последовало молчание, потом Флавий произнес:

— Да, конечно. Прости, я оказал глупость.

Не успел он договорить, как ниже по ручью послышалось явственное позвякивание уздечки. Они насторожились и вслед за этим услыхали прерывистый свист, похожий на крик какой-то ночной птицы.

— Это Эвикат! — С величайшим облегчением Юстин вскинул голову и свистнул в ответ.

Позвякиванье послышалось ближе, к нему добавился мягкий стук копыт и шорох вереска. Звуки все приближались, и вот в тумане замаячило какое-то темное пятно. Флавий и Юстин встали, и около первых двух камней показался Эвикат и за ним — две лошадки в поводу.

Завидев друзей, он потянул на себя поводья, лошади стали. Пар из их ноздрей струйкой вился в тумане и сливался с ним.

— Все в порядке? — спросил Флавий.

— Пока что в порядке, но поторопиться не мешает. В крепости поднялась заметная суматоха, и вдоль Вала уже прошел слух, что коменданта Магниса и лекаря нигде не могут найти. Садитесь, поехали.

И вот на третий день, перед сумерками, они въехали в долину, которая постепенно расширялась, и увидели перед собой затерянное в глуши селение. До сих пор они старались держаться в стороне от людского жилья. Но теперь мешок с едой у них опустел, тратить же драгоценное время на охоту они не могли, ибо торопились на юг, — вот почему пополнить запас пищи стало необходимостью. Они, конечно, рисковали, но делать было нечего, и они направили лошадей в долину, к хижинам под папоротниковыми крышами. Эвикат перевернул книзу большое боевое копье, чтобы показать, что у них мирные намерения. Среди огромных пустых холмов эта горстка хижин, обнесенных единым кольцом ограды, казалась не больше горстки темных бобов. Но когда они подъехали ближе, то увидели, что на самом деле хозяйство не так уж и мало и там царит какая-то суматоха: туда-сюда снуют люди, ревет и мечется скот.

— Они что, ожидают атаки? — поинтересовался Флавий. — Зачем они согнали весь скот в деревню?

Эвикат помотал головой:

— Нет, нет, сегодня праздник Самхайна. Овец и рогатый скот пригоняют с летних пастбищ и запирают на зиму в хлев. Я, видно, потерял счет дням. Сегодня нас наверняка встретят гостеприимно.

Он оказался прав. Все двери домов в день Самхайна приветливо открывали настежь. Троих путников приняли без единого вопроса и еще засветло лошадей поставили в конюшню, а самих привели в жилой дом и усадили на мужской стороне у костра.

В приподнятом очаге горел огонь. Посредине большого помещения, по углам очага, стояли четыре столба, подпирающих высокую папоротниковую крышу. Во все стороны от огня разбегались тени. Собравшиеся вокруг костра люди (Юстин предположил, что это все одна семья) одеты были в грубые одежды: мужчины в основном в волчьих и оленьих шкурах, женщины — в грубых шерстяных туниках. Видно, они не так искусно пряли и ткали, как женщины юга. Но в то же время, судя по всему, они по-своему процветали и не были отрезаны от остального мира: среди горшков, в которых женщины готовили вечернюю трапезу, попадалась прекрасная красная римская керамика, а на шее у хозяина дома — необъятного толстяка, опоясанного волчьей шкурой поверх штанов из грубой шотландки, — сквозь седую спутанную бороду проглядывали янтарные желтые бусы. Когда же хозяйка дома, поднявшись со своего места, поднесла трем путникам гостевую чашу, они увидели, что воловий рог отделан красным гибернским золотом.

— Хорошо, когда у тебя в доме чужеземец в день Самхайна, — произнесла с улыбкой женщина.

— Хорошо чужеземцу, который приходит в такой дом на исходе дня. — Флавий принял рог, осушил его и отдал обратно.

Еды и питья было вдоволь, собрание становилось все шумнее по мере того, как вересковое пиво ходило по кругу. Рассказывали старинные истории, пели старые песни, как и полагается зимой, а Самхайн как раз знаменовал начало зимы. Но одно место, заметил Юстин, оставалось свободным, и перед ним стояла чаша с пивом, до которой никто не дотрагивался.

Флавий, видимо, тоже это заметил и, обернувшись к хозяину дома, спросил:

— Ты ждешь сегодня еще одного гостя?

— Откуда ты взял?

— Для него оставлено место. Толстяк взглянул туда, куда показал Флавий:

— Нет, это не так. Но откуда вам знать наши обычаи? Вы, наверное, римляне. Самхайн — праздник возвращения. Мы пригоняем домой скот до весны, чтобы уберечь его от непогоды и стужи. Так разве можно отказать в крове духам наших мертвых? Они тоже возвращаются на зиму домой, вот мы и ставим для них у очага чашу с пивом, чтобы оказать им гостеприимство. Потому-то Самхайн еще и праздник мертвых. Пустое место оставлено для моего сына, который носил копье в войске императора Куроя. Он погиб при Эбораке от рук Орлов семь лет тому назад.