Обман Зельба - Шлинк Бернхард. Страница 15
Бройер встретил меня бьющим через край многословием.
— Господин Зельб, если мне не изменяет память? Вы из Мангейма? Старый друг Титцке? Да… Надо же! «Хайдельбергер тагеблатт» остался в прошлом… Я все чаще вспоминаю… А впрочем, не важно. Входите.
Стены комнаты были заставлены книгами. Широкое окно выходило на квадратный двор со старыми деревьями; за крышами торчали две высокие фабричные трубы. Стол перед окнами был завален бумагами, на экране автоматической пишущей машинки требовательно моргал маленький зеленый треугольник, шипела кофеварка. Бройер усадил меня в глубокое кресло, сам сел на вращающийся стул перед столом, сунул руку под сиденье, дернул за рычаг, и сиденье с грохотом опустилось. Теперь мы с ним сидели на одном уровне.
— Ну, выкладывайте! Титцке просил, чтобы я сделал для вас все, что в моих силах. Ладно. Вам слово. Вы — детектив?
— Да, и сейчас занимаюсь одним делом, в котором фигурируют молодая женщина по фамилии Зальгер и ее покойный отец, который когда-то, судя по всему, был в Бонне большой шишкой. Или министериальдиригент — далеко не шишка? Фамилия Зальгер вам что-нибудь говорит?
Сначала Бройер слушал меня очень внимательно, потом как-то вдруг сник и задумчиво посмотрел в окно, массируя левой рукой мочку уха.
— Когда я вот так смотрю в окно… Знаете, почему мне нравятся эти фабричные трубы? Они напоминают о другом мире — необязательно лучшем, но более цельном, где, в отличие от Бонна, имеются не только служащие, политики, журналисты, лоббисты, профессора и студенты, но еще и люди, которые работают, что-то строят, делают станки, машины или самолеты — не важно… Которые открывают банки и фирмы, раскручивают их, терпят финансовый крах, которые пишут картины или снимают фильмы, которые еле сводят концы с концами, попрошайничают, совершают преступления. Вы можете себе представить здесь, в Бонне, преступление, совершенное из страсти? Из любви к женщине или хотя бы к деньгам? Или из желания стать канцлером? Не можете! И я не могу.
Я ждал. Интересно, это достоинство или недостаток журналиста, если он сам отвечает на вопросы, которые задает? Бройер опять принялся массировать свое ухо. Высокий лоб, острый взгляд, скошенный подбородок — он производил впечатление умного человека. Мне было интересно слушать его. Он как-то приятно говорил в нос, и все, что он сказал про Бонн, было очень занятно. В то же время я чувствовал себя зрителем на хорошо отрепетированном представлении. Вполне возможно, что он уже в сотый раз рассказывал про трубы и про Бонн.
— Зальгер… Да, помню. Странно, что вы его не помните. Какую газету вы читаете?
— Сейчас «Зюддойче», раньше читал много чего, от «Франкфуртер…»
— Возможно, «Зюддойче» не много писала о Зальгере. Меньше, чем другие газеты. В некоторых его имя стояло на первой полосе.
Я вопросительно посмотрел на него. Он явно наслаждался, разжигая мое любопытство. Я не стал лишать его этого удовольствия. Если человек делает то, что мне нужно, окольные пути и издержки меня не волнуют.
— Кофе?
— С удовольствием.
Он налил мне кофе.
— Зальгер был, как вы сказали, министериальдиригентом. Он занимался вопросами снабжения в Министерстве обороны. Как, впрочем, все, чей голос тогда хоть что-нибудь значил. Вы помните пятидесятые и шестидесятые годы? Тогда все было снабжением, вся жизнь, вся политика. — Он громко хлебнул из чашки. — Вы помните скандал с Кёнигом?
Я представления не имел, кто такой Кёниг.
— В конце шестидесятых?
— Именно. Кёниг был государственным секретарем и президентом одного фонда, через который в обход бюджета финансировались крупные гражданские проекты бундесвера. Это, конечно, была странная схема — государственный секретарь и президент фонда, но что было, то было, и Зальгер был министериальдиригентом и членом правления фонда. Ну что, вспомнили?
Я ничего не вспомнил, но, угадав один раз, снова спросил наудачу:
— Нецелевое использование денежных средств?
В каких еще скандалах могут быть замешаны президенты и члены правления фондов.
— Биафра. — Бройер опять схватился за мочку уха, словно желая выдоить из нее продолжение истории, и многозначительно посмотрел на меня. — Кёниг спекулировал ссудами для Биафры, и если бы она все-таки отделилась от Нигерии, он бы заработал миллионы. Но, как мы знаем, Оджукву проиграл, а вместе с ним и Кёниг. Я не знаю точно, что именно он сделал с деньгами фонда — растратил, или присвоил в юридическом смысле, или еще что-то. Он повесился еще до оглашения приговора.
— А Зальгер?
Бройер покачал головой.
— Сумасшедший был тип. Вы действительно не помните его? Сначала подозрение пало на него. Его арестовали и стали допрашивать, но он вообще отказался говорить. Он считал, что его невиновность — факт, не требующий доказательств. Он воспринял арест как личное оскорбление, понимаете? Он обиделся! И когда в конце концов выяснилось, что Кёниг…
— А как это выяснилось?
— Он был в долгах как в шелках, и когда деньги для Биафры перестали поступать, он не нашел лучшего способа заткнуть дыры, как брать из фонда все новые и новые ссуды и субсидии на строительство. На этом и погорел.
— Сколько же времени Зальгер провел в тюрьме?
— Полгода. — Бройер развел руками. — Это большой срок. И все это время его коллеги, начальники и политические соратники не желали о нем и слышать. Все думали, это его работа. Когда стало ясно, что он ни при чем, они попытались пришить ему халатное отношение к обязанностям члена правления. Но и тут у них ничего не вышло. Была даже обнаружена служебная записка, в которой Зальгер своевременно обращал внимание министра на замеченные им нарушения в фонде. Одним словом, он был реабилитирован. Его даже собирались повысить, но он не мог примириться с тем, что люди, которые подозревали или открыто обвиняли его, теперь спешили к нему с поздравлениями и вообще делали вид, словно ничего не произошло. Он ушел и порвал со всеми — и с коллегами, и с начальниками, и с политическими соратниками. В пятьдесят лет — на пенсию. И полное одиночество. Понимаете? — Он опять покачал головой.
— Это конец истории или есть еще какое-то продолжение?
Бройер налил еще кофе мне и себе и взял со стола пачку «Мальборо».
— Первая сегодня. Хотите?
Я достал свои и тоже предложил ему. Он с готовностью взял сигарету. Когда кто-то курит сигареты с фильтром, но при виде «Свит Афтона» не говорит: «Ах, они без фильтра!», а с любопытством берет предложенную сигарету, — мне это нравится.
— Конец этой истории не представляет собой ничего особенного. Зальгер вступает в Партию мира, выставляет свою кандидатуру на выборах в бундестаг и бросается в заведомо проигрышную предвыборную борьбу с рвением, которого эта борьба не стоит. Потом пишет книгу о своих злоключениях, которую сначала никто не хочет печатать, а потом никто не хочет читать. Потом болезнь. Рак. Больница, дом, больница — ну, вы представляете себе. Пару лет назад он умер.
— А на что он жил?
Бройер подоил мочку уха.
— У него было состояние, очень даже приличное. Что лишний раз подтверждает — счастье не в деньгах.
21
Абсолютно ясно
На обратном пути поезд пустили по другому маршруту, через Дармштадт вдоль Бергштрассе. Я до того дня не замечал множества каменоломен на краю равнины. Оденвальд вдруг показался мне гигантским блюдом с каким-то десертом красного цвета, щедро политым соусом из ясменника, от которого Господь Бог отведал ложку-другую.
В Бонне я еще раз набрал номер 41-17-88 и долго слушал длинные гудки. Автоответчик упорно молчал. Не успел я прийти в свою контору, как раздался телефонный звонок.
— Зельб.
— Зальгер. Здравствуйте, господин Зельб. Вы звонили мне в последние пару дней?
Значит, он тоже заметил, что его автоответчик не реагирует на звонки. Может, кто-нибудь из его друзей нечаянно его отключил?
— Хорошо, что вы мне сами позвонили, господин Зальгер. У меня для вас много новостей. Но я хотел бы рассказать обо всем не по телефону, а при личной встрече. Я с удовольствием приеду к вам в Бонн, или, может, у вас найдутся какие-нибудь дела в Мангейме в ближайшие дни? Вы ведь сейчас опять в Бонне? Ваш автоответчик…