Частное расследование - Келлерман Джонатан. Страница 33

— Доктор Делавэр, — сказала она, глядя мне в лицо, — конечно же, я этого хочу. И я ей уже говорила это. Я ей это говорила с тех пор, как узнала, что ее приняли. Я вне себя от радости за нее — это такой великолепный шанс. Она должнапоехать!

Ее пыл застал меня врасплох.

— Я хочу сказать, — продолжала она, — что, как мне кажется, этот период является переломным для Мелиссы. Вырваться отсюда. Начать новую жизнь. Конечно, мне будет ее не хватать — очень. Но я наконец достигла такой стадии, что могу думать о ней так, как и должна была с самого начала. Как о моем ребенке. Я продвинулась чрезвычайнодалеко, доктор Делавэр. Я готова сделать некоторые поистине гигантские шаги. Посмотреть на жизнь под другим углом зрения. Но я не могу убедить в этом Мелиссу. Знаю, что она говорит правильные слова, но своего поведения она не изменила.

— А чего бы вам хотелось?

— Она чересчур опекает меня. Продолжает наблюдать. Урсула — доктор Каннингэм-Гэбни — пробовала говорить с ней на эту тему, но Мелисса уклоняется от разговоров с ней. Кажется, у них межличностный конфликт. Когда я сама пытаюсь сказать ей, как хорошо идут у меня дела, она улыбается, гладит меня по плечу, говорит «Здорово, мам» — и уходит. Не подумайте, что я ее осуждаю. Ведь я сама столько времени позволяла ей играть роль родительницы. Теперь расплачиваюсь за это.

Она опять опустила глаза, подперла голову рукой и долго так сидела.

— Больше четырех недель у меня не было ни одного приступа, доктор Делавэр. Я вижу мир впервые за очень долгое время и чувствую, что могу с этим справиться. Словно я заново родилась. Я не хочу, чтобы Мелисса себя ограничивала из-за меня. Что я могу сказать, чтобы убедить ее?

— Похоже, вы говорите как раз то, что нужно. Просто, может быть, она еще не готова это услышать.

— Я не хочу вот так выйти и заявить, что не нуждаюсь в ней, — разве я могу когда-нибудь так ее обидеть? Да это и неправда. Она мне очень нужна. Так, как любой матери нужна любая дочь. Я хочу, чтобы мы всегда были близки друг другу И в моих словах нет ничего такого, что можно было бы истолковать двояко, поверьте. Мы с доктором Каннингэм-Гэбни работали над этим. Четкая формулировка того, что хочешь сообщить. Мисси просто отказывается слушать.

Я сказал:

— Часть проблемы состоит в том, что в ее внутреннем конфликте есть элементы, которые не имеют никакого отношения ни к вам, ни к вашему прогрессу. Любая восемнадцатилетняя девушка будет испытывать волнение, впервые покидая стены родного дома. Та жизнь, которую Мелисса вела до сих пор — сложившиеся между вами отношения, размеры этого дома, изоляция, — делает для нее отъезд еще страшнее, чем для среднего первокурсника. Фокусируясь на вас, она избегает необходимости разбираться с собственными страхами.

— Этот дом, — сказала она, разводя руки в стороны — Какой-то монстр, не правда ли? Артур коллекционировал вещи, вот и построил себе музей.

Это прозвучало с намеком на горечь. И она сразу же попыталась замаскировать его.

— Конечно, он это сделал не ради собственной персоны — не такой человек был Артур. Он поклонялся красоте. Украшал свой мир. И действительно обладал утонченным вкусом. У меня нет чутья на веши — я могу понять, что картина хорошая, если ее поставить передо мной, но никогда не смогла бы заниматься накопительством — это просто не в моем характере.

— Вам никогда не приходила в голову мысль о переезде?

Она слабо улыбнулась.

— Мне приходит в голову множество мыслей, доктор Делавэр. Когда дверь открыта, то очень трудно не перешагнуть через порог. Но мы — доктор Каннингэм-Гэбни и я — работаем вместе, чтобы сдерживать мои порывы, не давать мне забегать вперед. Мне предстоит еще долгий путь. И даже если бы я была готова бросить все и отправиться бродить по миру, я никогда бы не поступила так с Мелиссой — не выбила бы всякую опору у нее из-под ног.

Она потрогала фарфоровый чайник.

— Остыл. Вы правда не хотите, чтобы нам снизу принесли свежего? Или что-нибудь перекусить — как насчет ленча?

Я сказал:

— Я правда ничего не хочу, но все равно спасибо.

— Вы говорили, что, опекая меня, она уходит таким образом от собственных проблем. Если это так, то как же быть?

— Она будет осознавать улучшение вашего состояния естественным путем, постепенно, по мере того, как вы будете продвигаться все дальше и дальше вперед. По правде говоря, вам, может быть, и не удастся уговорить ее поехать в Гарвард до истечения срока подачи заявлений.

Она нахмурилась.

Я продолжал:

— Мне кажется, ситуацию осложняет и кое-что еще — ревность.

— Да, я знаю, — сказала она. — Урсула говорила мне, как она ревнует.

— У Мелиссы очень много причин для ревности, миссис Рэмп. За короткое время на нее обрушилась масса перемен, помимо вашего успешного лечения: смерть Джейкоба Датчи, ваше второе замужество. — Возвращение сумасшедшего, подумал я про себя. — Для нее ситуация усугубляется еще и тем, что она ставит себе в заслугу — или в вину — то, что инициатором большой части этих перемен была она сама. Она уговорила вас согласиться на лечение, она же познакомила вас с вашим мужем.

— Я знаю, — согласилась она. — И это правда. Это она заставила меня лечиться. Пилила меня до тех пор пока не добилась своего, да благословит ее Бог. И лечение помогло мне проделать окошко у себя в камере — иногда я чувствую себя такой идиоткой, что не сделала этого раньше, упустила столько лет... — Неожиданно она изменила позу, повернувшись ко мне всем лицом. Как бы выставляя его напоказ.

О своем втором замужестве она промолчала. Я не настаивал.

Она вдруг встала, сжала кулак, поднесла его к лицу и уставилась на него.

— Я должна как-то убедить ее, должна. — От напряжения изуродованная сторона ее лица побелела, опять стала похожей на мрамор, красные полосы на шее побледнели. — Я ведь ее мать,в конце концов!

Молчание. Отдаленное жужжание пылесоса.

Я сказал:

— То, что вы говорите сейчас, звучит довольно убедительно. Почему бы вам не позвать се и не сказать ей этого?

Она подумала. Опустила кулак, но не разжала его.

— Да, — ответила она. — Хорошо. Я согласна. Давайте так и сделаем.

Она извинилась, открыла дверь в задней стене и скрылась в соседней комнате. Я услышал приглушенные шаги, звук ее голоса, встал и заглянул туда.

Она сидела на краю кровати под пологом в огромной кремовой спальне, где потолок был украшен росписью. Роспись изображала куртизанок в Версале, наслаждающихся жизнью перед потопом.

Она сидела, слегка согнувшись, больная сторона лица ничем не защищена, и прижимала к губам трубку белого с золотом телефона. Не ноги стояли на темно-фиолетовом ковре. Кровать была застлана стеганым атласным покрывалом, телефон помещался на ночном столике в китайском стиле. Высокие окна с двух сторон обрамляли кровать — прозрачное стекло под сборчатыми занавесками с золотой бахромой. Зеркала в золотых рамах, масса кружев, тюля и картин в радостных тонах. Столько старинных французских вещей, что сама Мария-Антуанетта могла бы чувствовать себя здесь как дома. Она кивнула, сказала что-то и положила трубку на рычаг Я вернулся на свое место. Через минуту она вышла со словами:

— Она уже поднимается. Вы не возражаете, если мы поговорим здесь?

— Если не возражает Мелисса.

Она улыбнулась.

— Нет, она не будет возражать. Она вас очень любит. Видит в вас своего союзника.

Я сказал:

— А я и есть ее союзник.

— Конечно, — сказала она. — Мы все нуждаемся в союзниках, не правда ли?

Несколько минут спустя в коридоре послышались шаги. Джина встала, встретила Мелиссу в дверях, взяла ее за руку и втянула в комнату. Положив обе руки на плечи Мелиссы, она торжественно смотрела на нее, словно готовясь произнести благословение.

— Я твоя мать, Мелисса Энн. Я делала ошибки и плохо выполняла свой материнский долг, но все это не меняет того факта, что я — твоя мать, а ты — мое дитя.