Роман - Миченер Джеймс. Страница 14

— Я, конечно, разочарован. Эта книга очень много значит для меня. Но я все-таки рад, что работаю с автором, который может постоять за свое произведение. Таких сейчас немного.

И он поспешно вошел в лифт еще до того, как я успел что-либо ответить.

Я возвращался домой в довольно мрачном настроении. Благополучно забыв все то, что радостно сообщила мне миссис Мармелл в первый день, я мучился двумя вопросами. Первый: не был ли я слишком дерзок и эгоистичен с «Кинетик»? А второй еще серьезнее: правы ли рецензенты — и я действительно потерял чутье, превратившись в дряхлого хозяина, который уже не справляется со своим хозяйством?

Первый из вопросов страшно изводил меня, и я постоянно возвращался к нему, пока автобус вез меня через Нью-Джерси. Если «Кинетик» так хорошо относилось ко мне все эти годы, не обязан ли я вернуть им свой долг? И, если Макбейну так нужен сейчас успех моего романа, не обязан ли я помочь ему удержать уровень продажи любой ценой? Оба вопроса требовали положительного ответа. И я спрашивал самого себя: не стоило ли принять во внимание все прошлогодние замечания миссис Мармелл? Я считал, что нет. Но мне необходимо было все это обсудить с Эммой.

И второй вопрос. Нет, у меня не было сомнений, что я в состоянии писать так же хорошо, как и во времена «Изгнанного». Способность писать меня не покинула. Но я должен признать, что время от времени, прогуливаясь, я задавался вопросами: «Неужели мое время ушло? И не пошел ли я по ложному пути? И, возможно, существуют другие, более свежие литературные резервуары, которые я еще для себя не открыл? Может быть, „Стены“ были занудны и неинтересны?» Ужасные мысли для писателя со стажем.

К тому времени, когда автобус подошел к остановке, где меня ждала моя машина, я так ничего и не решил. Тревога моя была сильнее, чем когда я покидал Нью-Йорк. Вдохнув свежий морозный январский воздух, я испытал только одно желание — скорее домой, за утешением, которое я всегда там находил: успокаивающее присутствие Эммы, моя старая печатная машинка — все на своих местах. Я не хотел нарушать безмятежность этого рая сегодня вечером обсуждением неприятных нью-йоркских новостей. Но завтра утром я хотел бы откровенно поговорить с Эммой и Цолликоффером — двумя людьми, которым я полностью доверял.

На следующий день, тепло укутавшись, мы все трое сидели среди валунов, за домом Цолликофферов, где он устроил себе беседку.

— Мне нужно знать, что вы оба думаете о новой книге, — начал я, — вы оба читали рукопись, и у вас должно было сформироваться какое-то мнение. Хочу услышать ваш приговор. Но сначала позвольте рассказать вам, что было в Нью-Йорке.

Я рассказал только о плохих новостях: что заказы снижены и что три крупных издательства отказали мне. Закончил я так:

— Вчера на торжественной встрече «в верхах», все, включая и мисс Крейн, согласились с критиками. Новый роман не такой интересный, как предыдущие, которые так понравились читателям, и они все считают, что мне следует переписать его, чтобы добиться читательского интереса.

— Что же сказала мисс Крейн? — почти зло спросила Эмма.

— Ее точные слова: «Я должна согласиться с ними, мистер Йодер. Это не лучшее, на что вы способны».

— Лучше бы ей вообще было промолчать.

— Проблема в том, была ли она права? Может быть, и правда, что с рукописью что-то неладно?

Несколько минут мы сидели молча, рассматривая замерзшие островки воды и гигантские валуны, которые словно подавляли нас. Это была та самая земля, о власти которой я писал. И, видимо, это чувство и побудило Цолликоффера сказать:

— Лукас, это лучшее из того, что ты написал. В конце концов, ты писал как честный немец, который знает, где он и что он. Ничего не меняй.

Эмма была еще более категоричной:

— Я читала рукопись, когда ты был в Нью-Йорке, и не могла оторваться. Я видела реальных людей, которые сталкиваются с реальными проблемами. Другие романы У тебя связаны с историей. «Маслобойня» — с двадцатыми годами. Действие в «Полях» могло бы произойти и сейчас, но ты перенес его в тридцатые годы. А это — история сегодняшнего дня. Это наша кровь и плоть. Я согласна с Германом. Ничего не надо менять. — И через мгновение она добавила: — Ну, конечно, отредактируй, как всегда. Я нашла несколько грамматических ошибок. Но все остальное оставь как есть. Этот роман так же целен, как эти камни.

Меня очень ободрили их уверенные высказывания, но я не мог положиться на них полностью, так как они исходили от непрофессионалов. Жила в Грензлере одна женщина, чье мнение в литературе я очень уважал и часто выслушивал. Ее звали Марта Бенелли. Это была тридцатипятилетняя женщина, выгнавшая из дома своего мужа-алкоголика и поступившая работать библиотекарем в Дрездене. Выпускница с дипломом по американской литературе, она обладала поистине заражающей любовью к книгам, особенно к романам. Урожденная меннонитка — ее девичья фамилия была Цигенфуссер, — она знала всю литературу о пенсильванских немцах лучше меня и с удовольствием знакомила меня со старыми источниками.

Когда я передавал ей экземпляр своей рукописи, я сказал:

— Вы так помогли мне с этой вещью. Не знаю, смогу ли я упросить вас прочесть рукопись и высказать свое мнение… Мне нужно знать мнение профессионала, и вы сделаете мне честь, согласившись на чек в двести долларов.

К моему восторгу, она изъявила готовность, просто и бесхитростно:

— Знаете, я бы это сделала и бесплатно, но деньги мне все-таки не помешают.

Должно быть, она читала роман ночами, потому что ее звонок раздался через два дня:

— Смена направления, не так ли? И смена очень удачная.

— А как воспримут это читатели?

— Они будут в восторге. Особенно те, кто с вашим творчеством уже знаком. Они воспримут этот роман как логическое движение вперед.

— А не слишком ли заумно написано? — не унимался я.

— Мистер Йодер, большинство читателей гораздо умнее, чем думают большинство критиков. В списке бестселлеров всегда можно найти по-настоящему хорошие книги.

— Могу я заехать и поговорить с вами?

— За ваши двести долларов вы имеете право на целый семинар.

Я прямиком направился в библиотеку, расположенную на окраине города, и обнаружил миссис Бенелли, ожидавшую меня с рукописью в руках, некоторые страницы которой пестрели пометками и замечаниями на полях. До того как она высказала свое мнение, я поведал ей о неодобрительной реакции на мое произведение.

— По-моему, я знаю, в чем дело. То, что вы написали, не безупречно и, несомненно, очень отличается от всего, что выходило из-под вашего пера ранее. Но это по-настоящему хорошее и многообещающее произведение. Жители нашей округи наверняка зачитают эту книгу до дыр, но, думаю, она заинтересует читателей всей страны.

Я рассказал ей, что три довольно знающих эксперта порекомендовали мне переписать роман, чтобы сделать его более приемлемым для читателей, и она фыркнула:

— К черту их! Вы создали нечто новое и очень многообещающее. Если им не нравится это сейчас, они оценят его позже.

Она продолжала и дала ряд своих рекомендаций, и, слушая ее, я думал: «Какая цельная, удивительная немецкая девочка! Льняные волосы, светлая головка. Наша земля действительно способна производить достойных людей, и вот об этом-то и мой роман. Если ей и Цолликофферу он понравился, хотя и по абсолютно разным причинам, он не так уж плох, как считают в Нью-Йорке».

Покинув библиотеку, я все уже для себя решил. Я позвоню в Нью-Йорк и повторю, что не буду переписывать роман. Но звонок пришлось перенести на следующий день, потому что, когда я вернулся домой в половине двенадцатого, Эмма сообщила:

— Герман так помог нам вчера, да и вообще все эти годы, и я пригласила его и Фриду позавтракать в городе. Он сказал, что не хочет есть в ресторане, но ты же знаешь Фриду! Она всегда готова хорошо покушать на новом месте. Мы заедем за ними по дороге.

Наш маршрут в город проходил мимо того самого тупика, за которым дорожка спускалась к ферме Фенштермахера. Там нас ожидало ужасное зрелище: огромный бульдозер сносил тот самый амбар, с которого я спасал совсем недавно магические знаки.