Сальто ангела - Мод Марен. Страница 44

14 ноября 1972 года. Обычная ночь, обычный туман. И я иду по улице как всегда.

На авеию Матиньон пусто. Но неожиданно ко мне подходит какой-то мужчина, завязывается разговор. Я предлагаю комнату и прошу 150 франков. Мне в эту ночь очень нужен клиент. Я еще никого не сумела подцепить. Он мне говорит, что здесь проездом из Монпелье.

Мы направляемся вместе к улице Понтьё. Проходя мимо картинной галереи на углу, я вдруг слышу за спиной:

— Ни с места.

Он делает пару шагов назад и наводит на меня револьвер.

— Не двигайся и заглохни.

Я не в силах закричать. Страх сковал меня. Черное дуло револьвера кажется мне нереальным, невозможным. В такой ситуации не плачут, не кричат, а остаются стоять неподвижно, будто громом пораженные.

На другой стороне улицы я вижу американскую машину. Она трогается с места и направляется бесшумно в нашу сторону. Я вижу ее номерной знак, но не могу различить цифры. Код департамента Приморские Альпы — это все, что отпечатывается в моем воспаленном мозгу. Меня толкают на заднее сиденье между монпелийцем и еще каким-то мужчиной. Третий, видимо, главный, с грубым квадратным лицом и низким лбом, устраивается рядом с шофером.

— Поезжай.

— «Шевроле» вновь трогается, и мое сердце начинает так колотиться от невообразимого ужаса, словно хочет выскочить из груди и убежать. Монпелиец тычет револьвером мне в бок:

— Если ты закричишь или выкинешь какой-нибудь номер, я стреляю.

«Шевроле» проезжает по авеню Франклина Рузвельта, мимо проносятся деревья и несколько машин.

Кричать? Конечно, нет. Сделать движение? Я не способна шевельнуть даже пальцем, и потом, этот страх, он держит меня как в тисках. Я чувствую резь в глазах, я не могу отвести взгляда от светлого затылка шофера.

Гран-Пале, площадь Согласия. Париж остается безразличным к этой машине смерти, уносящей меня в неизвестность. Наконец главный заговаривает, у него неприятный вульгарный акцент:

— Ну, что? Работаешь на Елисейских полях? А монпелиец добавляет:

— К тому же он еще и травести!

Я стараюсь защищаться, но это детский лепет, в горле пересохло, язык распух, и я невнятно бормочу о том, что должна была выступать в кабаре, но у меня нет контракта, и я подыхаю с голоду. Патрон резко меня обрывает:

— Я спросил: работаешь на Елисейских полях? Он ждет, чтобы я созналась. Я пытаюсь найти хоть какую-нибудь лазейку:

— Я «повязана».

Единственный довод, который может меня спасти. В принципе, в этой среде уважают собственность сутенеров, а в том, что я попала в лапы сутенеров, у меня нет никаких сомнений. Я слышала, что в подобных случаях бывают только два конца: либо они тебя убивают, либо подвергают унизительному суду и заставляют платить штраф. Теперь я повторяю чуть громче:

— Я «повязана».

— Хорошо, посмотрим.

Он роется в моей сумке, вытряхивает содержимое и начинает нервничать.

— Деньги! Где деньги?

— Я не работала этой ночью.

— Ты что, вздумала смеяться надо мной? Уже час ночи, и ты еще никого не подцепила? Вы слышите, коллеги? Чем же ты, интересно, занималась?

— У меня было… свидание с подружкой в одном баре.

— Посмотрите на нее — «с подружкой»! Вместо того чтобы работать, они развлекаются. По-моему, транссексуалы подают плохой пример нашим девочкам.

Мы выезжаем на набережную около Аустерлицкого моста. Там дежурят двое полицейских на мотоциклах.

— Ни звука или убью на месте.

Дуло револьвера больно упирается мне в бок. Они разговаривают между собой, но я не понимаю, о чем. Они общаются на странном языке, смеси какого-то диалекта и блатного жаргона, — ни французский, ни корсиканский. Машина продолжает путь по набережной, покидает город, пересекает Шарантон. Я ужасно боюсь Венсенского леса. Если они не повезут меня туда, значит, не собираются меня убивать. Умереть сейчас? В это невозможно поверить, это невозможно вообразить. Только не я, почему я? Чего они хотят? Да, я осмелилась сказать, что не дам денег сутенерам. И умереть только из-за этого?

Машина пересекла Марну. Теперь мы едем по ее левому берегу. С одной стороны река, с другой — богатые загородные виллы. Я стараюсь запомнить дорогу. Они везут меня в какой-то дом, они хотят каких-то объяснений по поводу того, кем же я «повязана», но на самом деле у меня никого нет. Мне необходимо имя, имя, которое произвело бы впечатление, имя, которое могло бы защитить, хоть на время. А если, например, старик Симон? Я знаю только его, но мне известно, что в этой среде его уважают, он позволил мне переехать в Нейи. Может быть, они поверят. Это мой единственный шанс. Итак, старик Симон будет моим «дружком», моим «мужем». Переезжаем мост, по проселочной дороге въезжаем под арку. Машина останавливается. С дороги ее не видно, ее скрывают заросли на самом берегу реки. Нет, в Венсенском лесу больше не убивают, слишком рискованно, но здесь, в заброшенном месте… Меня выволакивают из машины. Главарь достает еще один револьвер, П-38, и сует его прямо мне в лицо.

— Тащи ее.

Сценарий известен, его людям не нужны никакие объяснения, они хорошо знают свое дело. Меня ставят на колени возле самой реки. Кровь приливает к лицу, и я с трудом, будто сквозь красный туман, разбираю голоса.

— Кто твой дружок?

— Один корсиканец. Страшный удар.

— Кто это?

— Один корсиканец. Большой авторитет. Он очень пожилой, его все знают.

Монпелиец приходит в бешенство:

— Я у тебя спрашиваю, кто он! Дрянь ты е…

Дулом пистолета они бьют меня по затылку, заставляют еще ниже склониться над черной водой. Меня охватывает дрожь, и я перестаю себя контролировать. Спазмы и головокружение… Я сейчас умру, я чувствую, как приближаются смерть и пустота. Внезапно меня грубо поднимают и ставят на ноги.

— Так кто же это?

— Старик Симон.

— Не знаем такого. Где он живет, твой старый хрен?

— Возле заставы Шампере.

— Ну ладно, сейчас поедем, найдем его… и поговорим.

Я перевожу дыхание, и у меня появляется слабая надежда. Однако это еще не конец.

— Где у тебя было свидание с твоей подружкой? Я называю бар — там я встречала Симона. Они должны знать это место. Они действительно знают.

— Ты совсем дура, что болтаешься с чековой книжкой?

Крупный промах с моей стороны. Проститутки никогда не носят с собой чековые книжки. Но как раз сегодня мне надо было заплатить за квартиру и сделать взнос в агентство недвижимости.

— Сколько у тебя на счете?

— Я точно не знаю.

Страшная пощечина сбивает меня с ног.

— А надо бы знать — это в твоих интересах. Ко мне подходят остальные. Патрон приказывает:

— Отвезите ее на хазу в Сен-Жерменский лес.

Хаза, лес — все это может означать только смерть. Мне не раз говорили, что из Сен-Жерменского леса живыми не возвращаются.

Снова меня заталкивают в машину. Если бы я не так боялась, возможно, я бы почувствовала, что здесь больше желания произвести впечатление, припугнуть. Если бы была опытной, то знала бы, как поступают с чересчур упрямыми проститутками. Запугать, избить, морально и физически унизить, превратить в жалкое насекомое.

Ни хазы, ни леса, мы переезжаем мост Шарантон и направляемся в Париж по другой дороге. Я узнаю бульвар Вольтера. Нас обгоняет полицейская машина, дуло револьвера сильнее упирается мне в бедро. Я — потерпевшая кораблекрушение в океане, меня не заметят спасательные корабля, и я их тоже не вижу. Невозможно хоть как-то привлечь внимание или закричать.

Я узнаю Монмартр. Монпелиец завязывает мне глаза. Я не должна видеть, где мы остановимся. Меня вытаскивают из машины, толкают вперед, по-прежнему угрожают револьвером.

— Не споткнись! Вперед! Стой! Вперед!

Лифт, открывается дверь. Мне развязывают глаза.

У комнаты вполне уютный вид. Так живут французы среднего достатка. Квартира определенно принадлежит женщине. Кресла, телевизор, на столике разложены модные журналы. Мужчины садятся, я же стою. И все начинается заново.