Сальто ангела - Мод Марен. Страница 9

Луч солнца упал на мою тетрадь, где нарисован прямоугольный параллелепипед и рассчитаны его площадь и объем.

На потолке я вижу комочки жевательной резинки, преподаватель математики, проходя мимо нас и оставляя за собой легкий запах сигарет «Голуаз», начинает собирать тетради. У меня украли мою точилку в виде земного шара с Южным полюсом. Во рту у меня вкус ватермановских чернил. Жизнь продолжается среди мальчишек, этих ложных братьев моей расы. Я их ненавижу, я лишен любви. В это лето мы не поедем на каникулы к дедушке, он сжег все мосты. Я посещаю замки Луары с мальчиками из колледжа. Мы едем в душном автобусе. Я путаю замок Шамбор с… да, в общем, мне наплевать на эти французские сады. Я считаю свои первые карманные деньги. Мальчишки дразнят девчонок. Три дня спустя мы высаживаемся на площади церкви Сен-Север. Мы похожи на запыленный багаж. В глазах отца я замечаю какой-то странный отблеск.

Мама пожимает плечами:

— У твоего папы всегда что-нибудь болит. Сейчас он жалуется на позвонки. У месье головокружение.

Каждое воскресенье мы ездим на нашей «аронде» на пикники в лес Эссар или Бротон. От воскресенья к воскресенью уходит лето. Отец ведет машину, вцепившись в руль и напряженно вытянувшись:

— В один прекрасный день мы попадем в аварию, это точно, мы все погибнем, и ты будешь рада.

— Прекрати говорить глупости, ты же не сумасшедший.

На заднем сиденье Морис — он вернулся из интерната, Франсуа, жующий печенье, и посередине — я. Мы не очень хорошо понимаем этот новый спор между родителями: один говорит, что он на краю смерти, а другая смеется в ответ. Нам страшно. Чисто детский инстинкт подсказывает нам, в том числе даже Морису, который едва знает алфавит, что здесь таится какая-то опасность. Я слежу за рулем, и мне кажется, что, если я буду смотреть на него все время, ничего плохого не произойдет. Ничего и не происходит. Все как обычно: комары, яйца вкрутую и жареный цыпленок.

Мама расстилает скатерть в клетку и опускается на колени, чтобы подать нам завтрак. Франсуа валяется на листьях, а потом бежит показать нам муравья, который его укусил. Он единственный, кто чувствует себя хорошо. Единственный нормальный в этой семье. Я стою, прислонившись к дереву, и слышу, как они все еще спорят. Их ссора становится серьезной.

— Ты злишься на меня… я знаю, что ты злишься, мама, после той истории с вызовом… какая глупость!

— Это не глупость. Они считают, что ты опасен для детей. Сначала они тебя отстранят от работы, а кончится тем, что выгонят окончательно.

— Так просто учителя не выгнать… И потом, меня не отстранят в начале учебного года, я возьму отпуск по болезни.

— Ты хочешь опередить события, да? Ты предпочитаешь сказаться больным и сидеть дома, чем посмотреть правде в глаза. Ты боишься ответственности, вот в чем правда.

— Я? Боюсь ответственности? Это уж слишком. Может быть, это ты уехала в тридцать девятом на войну, может быть, это ты была в плену?

— Не вижу никакой связи. И не забудь, что, если бы не помощь того немецкого полковника, фон как его там, с тобой бы поступили, как со всеми остальными. Ты бы остался за решеткой до сорок пятого года, а вместо этого…

— Ну, давай, скажи же… Я знаю, что ты меня считаешь неудачником.

— Хватит, папа, здесь дети. Иди прогуляйся, это тебя успокоит.

— Слишком просто… слишком легко. Знаешь, что я скоро сделаю? Я взлечу на воздух и исчезну, и ты наконец будешь свободна.

— Ну, давай, продолжай меня шантажировать.

— Прекрасно! Я уйду с Франсуа. Ты этого хочешь? А ты останешься вдовой, хорошо? Без твоего обожаемого малыша, без этого твоего спасательного круга.

Я не осмеливаюсь повернуться и посмотреть на них, но я понимаю одно: жалеть надо маму. Это ей нужна помощь, я не люблю своего отца за то зло, которым он угрожает, — он хочет умереть с моим маленьким братом и тем отомстить маме. Оставить ее одну с Морисом и со мной. С детьми, у которых полно проблем: у одного нет разума, у другого — пола. Вот в чем заключается его месть. Это как если бы он ей говорил: «Оставь себе дебила, которого родила твоя сестра, и этого бесполого, которого ты сделала сама. Вы обе виноваты, я здесь ни при чем, я от них отказываюсь».

Не все мне ясно в это тяжелое воскресенье, я о чем-то догадываюсь, но как-то смутно. Мне понадобятся годы, чтобы понять. Однако простое понимание сути вещей не может залечить такие раны.

Напрасно я искал веселья, я нигде его не нахожу. Удовольствия либо слишком незначительны, либо их вовсе нет. Если бы я стал их считать, что бы у меня получилось? Партия в пинг-понг в подвале дома. Я хорошо играю, у меня быстрая реакция, и я легко выигрываю. Вот одна скрытая радость. Я играю в шахматы и тоже выигрываю, это еще одна мимолетная радость.

И гудки кораблей. Они для меня — настоящая каждодневная радость, они наполняют мою душу надеждой. Я часто брожу по набережной, мечтаю стать моряком, капитаном дальнего плавания, мечтаю бороздить моря — это будут путешествия в страну одиночества и свободы.

Я воображаю мир, в котором не существует разницы между девочками и мальчиками, в котором нет родителей, там у меня не было бы прошлого, не было бы страха, не было бы упреков. Здесь, на набережной, я играю в мелкого дельца, чтобы иметь возможность подняться на корабль, ступить на палубу, вдохнуть особый запах корабельных снастей, мазута и заглянуть в глубину трюма. В нашем доме на каждом этаже живут моряки, они используют ребят, чтобы вынести незаметно магнитофон или радиоприемник, это сделка простая. Какой-нибудь моряк зовет меня:

— Парень, видишь там корабль? Поднимись туда и тащи мне вон тот ящик.

Эти жулики нам ничего не платят. Но это неважно, поскольку ребята готовы драться за право подняться на корабль и побыть немножко настоящим морским волком. Мне очень хотелось бы стать моряком, но это занятие не для девочек. А я все больше и больше чувствую себя девочкой. И все больше отдаляюсь от ребят из колледжа.

Накануне нового учебного года мама потащила меня по магазинам. Услужливый продавец протягивает мне голубые брюки и блейзер. У парикмахера я борюсь изо всех сил за то, чтобы мне оставили волосы подлинней. Я становлюсь кокетливым и очень забочусь о своей внешности, пусть мужской на первый взгляд.

Но каждую субботу во второй половине дня в опустевшей квартире я как обычно упиваюсь своим перевоплощением. Это мое женское дыхание, кусочек моей нормальной жизни. Однако заниматься этим мне становится все трудней: в нашей новой квартире все на виду, не так, как в доме моего детства. Вечный страх, что меня застанут врасплох. Навязчивая идея отца превращается в кошмар: «Из тебя мы сделаем инженера, техника — будущее за этим, сынок!»

Он все еще в отпуске, и я не знаю почему. Сгорбленный, с землистым лицом, он блуждает по квартире, бесконечно жалуясь на воображаемые недуги, переделывая мир, негодуя на де Голля, на положение в Алжире. Каждый раз он хочет начать историю с нуля, ожидая при этом новой войны. Кажется, что ему нужен всеобщий хаос, всеобщее самоубийство, чтобы в них потопить свое отчаяние. Меланхолия, говорит врач, за которым я иду вновь, и вновь по поводу очередного отцовского недомогания. Теперь это называется отеком Квинке. Где-то он вычитал про подобную болезнь, временами он жалуется на головокружение и боли в шее. Ему кажется, что шея у него распухает и он задыхается. Мама ограничивается тем, что называет его бездельником, не способным зарабатывать деньги, и удаляется в обнадеживающий мир Банка Франции. Там все на своем месте, там царит серьезная атмосфера компетентности. Я воображаю себе, как она пересчитывает золотые слитки и монеты, пачки бумажных денег со всей страны.

— Привет!

Он натолкнулся на меня в первый же день. Вот он снова передо мной, еще более высокий, мужественный мускулистый месье со взглядом соблазнителя из фото-романов. Это Марк, мой мучитель. Насильник оказывается со мной и в четвертом классе, где атмосфера вообще повергает меня в панику. Тридцать крепких парней, к тому же сильных в математике, да еще он.