Против ветра - Фридман Дж. Ф.. Страница 20

Этот вариант развития событий широко распространен, так всегда делают, когда речь идет об изуверских убийствах. Никому, кроме разве что самого обвиняемого и его поверенного, даже в голову не придет усомниться в этом. Что же до их доводов, то они, разумеется, шиты белыми нитками и продиктованы корыстными соображениями. В результате лавры героев дня достаются Санчесу и Гомесу.

Сначала они направились в «Росинку», не скрывая, что из полиции, но вернулись несолоно хлебавши: никто не стал тратить на них время. Ретировавшись, они выяснили только, что рокеры там побывали (что значения почти не имело, так как рокеры были в десятках таких заведений в момент массового наплыва посетителей), забрали с собой какую-то девицу, которая то ли работает в мотеле, то ли нет, — смотря кого слушать. Выяснилось также, что, возможно, и убитый, и рокеры накануне вечером были в баре, повздорили из-за того, что им попытались всучить дозу некачественного наркотика, вышли наружу, чтобы продолжить выяснение отношений, — стычки по таким поводам случались то и дело, с таким же успехом еще кто-нибудь мог свести счеты с убитым в другой вечер. Об убитом сложилось мнение как о человеке, который раздавал обещания, не умея подкрепить их кулаками.

В девятом по счету мотеле — удача. У девушки страшные боли, по-прежнему идет кровь, она попыталась было лечиться на свой страх и риск, побоявшись идти в больницу и выдумывать там правдоподобную историю о случившемся. Они по-отечески утешают ее, она что, не понимает, что может умереть? Она слишком слаба, чтобы перечить, да, они из полиции, разумеется, любая помощь с ее стороны будет только приветствоваться, но сейчас их больше всего заботит ее здоровье.

В больнице, где в обязательном порядке регистрируются все пациенты, они обходятся без этого. (Для того, говорят они ей, чтобы напавшие на нее не дознались, что она обратилась к властям.) Поэтому, когда через несколько часов она уезжает с ними — еще слабая, но получившая квалифицированную медицинскую помощь, держа в руке пластмассовую коробку, доверху набитую антибиотиками, то, формально говоря, она там не была. А поскольку она, формально говоря, там не была, то, формально говоря, никто и не допрашивал ее и не выуживал никаких сведений.

А потом она исчезает, и в течение пяти дней о ней ни слуху ни духу.

Мне звонит Робертсон.

— Завтра утром им предъявят обвинение.

— Пора бы, — отвечаю я, не скрывая легкого раздражения. — Это можно было сделать еще три дня назад.

— Три дня назад у меня не было судьи. — Спокоен, ублюдок, черт бы его побрал, из трубки так и веет холодом.

— А в чем их обвиняют? — Я же знаю, что у него против них ничего нет, ведь заседание большого жюри не назначено.

— Соучастие в убийстве.

— Чушь собачья! — взрываюсь я. — Черт побери, ведь у тебя же ничего нет против них, а? Да ты просто шьешь им дело, чтобы газеты не сделали из тебя котлету! Черт возьми, Джон, — продолжаю я, понижая голос и переходя на более доверительный тон, — ты не прав! Ты сам это знаешь. Это на тебя не похоже. С какой стати ты так поступаешь? — Не хочется говорить «поступаешь со мной», но эта недосказанность очевидна, она повисает над разделяющей нас пропастью, которая становится все шире и шире.

— Не принимай это так близко к сердцу, Уилл, — советует он. — Тогда и жизнь у тебя сложится лучше и поживешь подольше.

— Не уверен, что хочу пожить подольше. Послушай, Джон! Если у тебя ничего нет против них, остановись. Это недостойно как прокуратуры, где ты работаешь, так и твоих же собственных представлений о морали, — прибавляю я, пытаясь усовестить его.

— Соучастие в убийстве, — повторяет он, не клюнув на приманку. — У нас достаточно оснований, чтобы по законам штата возбудить против них дело по этому обвинению. Это еще цветочки, — невозмутимо добавляет он.

Если это цветочки, то ягодки не что иное, как убийство, но когда прокурор, особенно тот, кто вроде бы приходится тебе другом, начинает говорить, как по бумажке, то зло берет. Больше всего меня тревожит то, что по характеру Джон — человек спокойный, почему и ладит с законом. Он редко когда подставляет себя под удар и когда вот так, напрямик, заявляет, что, по его мнению, можно привлечь их к суду по обвинению в убийстве, мне становится не по себе. Может, он делает это нарочно, может, знает, что сейчас я уязвим, может, готовит почву для компромиссного признания вины?

— О'кей, — смягчаюсь я. — Сколько надо, чтобы их выпустили под залог?

— Мое мнение — миллион.

— Что?

— Наличными. С каждого. Уверен, и не без основания, что судья меня поддержит. Это опасные люди, Уилл, и мы не хотим, чтобы они дали деру.

Я с шумом выдыхаю воздух. У моих подзащитных столько же шансов внести миллион за освобождение под залог всем вместе или каждому, сколько у меня перспективы первым полететь на Сатурн.

— Какая муха тебя укусила? — спрашиваю я, уже достаточно успокоившись, чтобы не дать воли гневу в телефонном разговоре.

— Они убили человека. И я не хочу выпускать их до тех пор, пока они не заплатят за это.

— Пожалуйста, назовите членам большого жюри свое имя и фамилию.

— Рита Гомес.

— Сколько вам лет?

— Двадцать два.

— Кем вы работаете?

— Горничной в мотеле «Старая саманная хижина».

— В Санта-Фе?

— Да, сэр.

— А где живете?

— В мотеле. Мне разрешили жить в одном из номеров, потому что в это время года, как правило, есть свободные места.

— Вы давно там живете?

— Месяца три.

— А где жили до этого?

— В Лас-Крусес. Я там родилась.

— Госпожа Гомес, изложите, пожалуйста, членам большого жюри собственную версию того, что произошло вечером 21 июля этого года.

— Хорошо, сэр. Я была в том баре. В «Росинке». Мы пошли туда с Ричардом, но потом он вспылил и ушел.

— С Ричардом Бартлессом? С тем, которого убили?

— Да, сэр. Он пару дней жил в мотеле, и мы познакомились.

— Продолжайте, пожалуйста.

— Ну так вот, Ричард был там еще с одним парнем, который говорил, что торгует то ли наркотиками, то ли еще чем, и он стал предлагать тем парням какую-то дрянь, и те предложили ему выйти…

— Тем парням? Вы имеете в виду четырех мужчин, которых все знают по кличкам Одинокий Волк, Таракан, Гусь и Голландец?

— Да, сэр. Их самых.

— Продолжайте.

— Значит, они вышли на стоянку, а Ричард, почуяв, что сейчас ему всыплют по первое число, удрал и оставил меня одну. Потом все остальные вернулись в бар и просидели там до самого закрытия, пока тот, которого зовут Одинокий Волк, не спросил, не нужно ли кого подбросить до дому. Вот я и вызвалась, ведь Ричард, а я на него надеялась, смылся с перепугу, а Одинокий Волк сказал, что отвезет меня обратно в мотель, вот я с ними и поехала.

— Они отвезли вас обратно в мотель?

— Нет, сэр.

— А куда?

— Мы проехали мимо мотеля, я сказала, что вот я и дома, но они не остановились и рванули дальше, в горы, и остановились лишь тогда, когда мы проехали половину дороги, ведущей вверх.

— Что произошло потом?

— Они меня трахнули.

— Они вас изнасиловали.

— Да, сэр.

— Все?

— Да, сэр. Каждый по два раза.

— Вы пытались оказывать сопротивление?

— Вы за дуру меня принимаете? Хорошо еще, что только изнасиловали, а не убили!

— Значит, вы согласились, опасаясь за свою жизнь.

— Само собой!

— Продолжайте.

— Значит, потом они отвезли меня обратно в мотель, мы выпили пива, и они снова стали меня трахать…

— Насиловать…

— Да, сэр. Значит, потом вошел Ричард, он, наверное, спал у себя в соседнем номере и проснулся от шума, потому что я орала, чтобы они перестали, ведь боль была жуткая, он вошел и сказал, чтобы они перестали, разве им не видно, что мне больно, а они ему говорят, чтобы он заткнулся и шел куда подальше, но он не ушел.