Против ветра - Фридман Дж. Ф.. Страница 21
— Он что, не испугался?
— Может, и испугался, но он пытался мне помочь. Может, он накурился травки, у него была клевая травка, которую он пытался загнать.
— Продолжайте.
— Ну, им не понравилось, как он наехал на них, понес, что я, мол, его девушка, ну и все такое прочее, а между нами ничего не было, мы просто дружили, и наезжал на них, пока они скопом не кинулись на него. Ну, тогда он вытащил из-за голенища нож вроде тех, что носят «зеленые береты», и попытался пырнуть их, тут уж они разъярились вовсю, выхватили у него нож и принялись лупить его почем зря. Он начал орать благим матом, да так, что его, наверное, было слышно через дорогу! Ну, тогда они забеспокоились, что его услышат и позовут полицию, взяли веревки для развешивания белья из прачечной, где стоят стиральные машины, крепко его связали, так, что руки у него буквально одеревенели. Связав, бросили в машину и отвезли в горы, куда до этого отвозили и меня.
— Вы поехали с ними?
— Они меня заставили. Боялись, что я вызову полицию. Я бы тоже так поступила на их месте.
(Она отпивает из стакана с водой.)
— Продолжайте, пожалуйста.
— Ну, приехали мы в горы, тут-то самый смак и начался! Я хотела сказать, самый ужас. Сначала двое из них трахнули его через задницу…
— Они изнасиловали его через задний проход?
— Да, сэр, сзади.
— А вы не помните, кто именно?
— Погодите… это был не Одинокий Волк… нет, тот, что постарше, Гусь. И не этот малыш… Таракан, а другой…
— Продолжайте, пожалуйста.
— Ричард орал благим матом, они сказали, чтобы он заткнулся, черт побери, но он продолжал вопить, и они не выдержали. Разожгли костер, прижали его к земле, сунули нож в костер и, когда он раскалился добела, пырнули его этим ножом. Дважды пырнув его, они снова прокаливали лезвие над костром, может, для того, чтобы он легче вошел в тело, не знаю. Знаю только, что они все время кололи его ножом. А когда остановились, он был уже мертв, и говорить нечего!
— А чем все это время были заняты вы сами, госпожа Гомес?
— Я молилась. Чтобы они меня не убили. Особенно так, как убили его. Ничего страшнее в жизни я не видела.
(Она снова отпивает из стакана с водой, пытаясь взять себя в руки.)
— Сначала успокойтесь, потом продолжим. Может быть, нужно объявить перерыв?
— Нет, сэр, я в порядке. Просто вспоминать все это ужасно. Особенно то, что было дальше.
— Понимаю… продолжайте, пожалуйста.
— Ну, тогда они взяли нож…
— Может быть, все же следует объявить перерыв…
— Нет, я хочу рассказать все… они взяли его нож, отрезали ему член и сунули в рот.
— Они кастрировали его.
— Да, сэр, отрезали ему член. И сунули в рот.
— Это что, было частью какого-нибудь ритуала?
— Да, сэр. Типа тех шаманских штучек, о которых читаешь время от времени.
— Продолжайте, пожалуйста.
— Ну, потом они все прикидывали, что делать дальше, а потом Одинокий Волк достает из кармана пистолет и стреляет ему в голову…
— В человека, который, судя по тому, что вы рассказывали, был уже мертв.
— Мертв, и думать нечего! Ну, он выстрелил несколько раз ему в голову, тогда кто-то из остальных спрашивает, зачем он это делает, а он отвечает: чтобы представить дело так, что сначала его застрелили, а уж потом пырнули ножом. Тогда, мол, полицейские решат, что банды сводили между собой счеты, и дело пойдет по ложному следу.
— Это сказал тот, кто назвался Одиноким Волком?
— Да, сэр.
— Продолжайте, пожалуйста.
— Ну, потом они бросили труп в кусты под обрывом, посадили меня в машину и отвезли обратно в мотель.
— И отпустили?
— Да, сэр. Сначала они хотели меня убить, чтобы я ничего не рассказала полиции, но я обещала, что буду молчать; о'кей, говорит тогда Одинокий Волн, убивать ее не будем. Ты же ничего не скажешь, правда? Ну вот. Он же знал, что иначе я умру со страха, и тогда они вернутся и в самом деле меня прикончат. Ну, вместо этого они меня просто трахнули…
— Все четверо?
— Да, сэр.
— Продолжайте.
— А потом сели на мотоциклы и укатили. Вот и все. Больше ничего не было.
22
— Чушь собачья! — с вызовом говорит мне Одинокий Волк. — Знаешь, почему?
— Пожалуй, я бы не прочь узнать. — Я же не знаю пока всех деталей, мне еще предстоит попотеть по мере того, как в ходе расследования будут всплывать все новые и новые подробности, уж Робертсон постарается обтяпать все так, чтобы комар носа не подточил. Что ж, теперь я знаю, как обстоят дела, и с учетом этого решу, как себя вести. А пока мне в установленном порядке сообщили, что сегодня во второй половине дня большое жюри, взяв за основу одни лишь показания Риты Гомес, которая, к моему огорчению и вящему замешательству, исчезла так же внезапно, как и появилась, возбудило в открытом судебном заседании дело по обвинению в убийстве против всех четырех моих клиентов. Теоретически это означает все, что угодно, — от убийства при отягчающих обстоятельствах до непредумышленного убийства. Робертсон собрался выбиться в большие начальники, и отступится он лишь в том случае, если его карта будет бита. Штат жаждет смерти моих подопечных.
— Если бы мы прикончили этого типа, а она все видела, то убрали бы заодно и ее тоже! Это уж точно!
В известной логике ему не откажешь. Само собой, я еще не читал ее показаний, но она должна была заявить, что убийство произошло в ее присутствии: если бы это было не так, ей бы никто не поверил.
— А может, вы пожалели ее. Может, решили, что она слишком испугана, чтобы заговорить.
— Ты, старина, за дураков нас держишь! — говорит он, едва сдерживаясь, чтобы не расхохотаться мне прямо в лицо. — Ты что, думаешь, мы будем жалеть какую-то сучку, из-за которой можем угодить на электрический стул? Бог ты мой, — с открытой неприязнью говорит он, качая головой, — может, такой адвокат, как ты, нам и ни к чему! Хреново соображаешь, черт бы тебя побрал!
Я задет за живое. Резкий ответ уже готов сорваться с губ, но усилием воли я заставляю себя прикусить язык — пожалуй, это самый благоразумный поступок за последнее время. Незачем цапаться с ними по мелочам, мне важна итоговая победа.
Минутная тишина. Мы слышим свое дыхание, подстраиваемся друг к другу и дышим как одно целое — один вдох и выдох. Пошел уже первый час ночи, арестанты давно спят, но мне разрешен круглосуточный доступ к моим орлам, и я не стал откладывать встречу с ними до утра (Робертсон на это и надеялся, сообщив мне о предъявленном обвинении в половине десятого вечера). На прошлой неделе я, может, и не стал бы им перечить, но за последнее время мне слишком часто подкладывали свинью по этому делу, да и во всем остальном тоже. Сейчас надо определить план действий, по крайней мере, хотя бы попытаться. Ясно одно: от этого дела я не откажусь.
— Решать вам, — спокойно говорю я.
Одинокий Волк улыбается, шире улыбки у него я еще не видел. Теперь мне понятно, почему его так прозвали. Остальная троица в панике.
— Проверка на прочность, — говорит Одинокий Волк без тени страха, что при сложившихся обстоятельствах ничего, кроме восхищения, не вызывает. — Тебя не так-то просто взять на испуг. Ты с нами, адвокат.
Остальные в этом не уверены; упиваясь триумфом, я несколько секунд держу их на крючке, потом великодушно отпускаю.
— Отлично, — говорю я, обращаясь ко всем сразу. — Согласен.
Словно камень с плеч свалился. На душе у меня легко — и потому, что я ощутил свою власть над ними, и потому, что на самом деле им нужен, нужен позарез. Как же они одиноки, вдруг мелькает мысль, ведь только я связываю их с миром вне клетки, в которую они попали! Больше никто!
— Но при двух условиях.
— Как скажешь, — отвечает Одинокий Волк чуть поспешнее, чем следует. Снисходительный вид с него как рукой сняло, сейчас положение слишком шатко, чтобы валять дурака. Мне приятно, что он нервничает, но внутренний голос подсказывает, что лучше бы он и виду не подавал. Мне нравится, что обычно он держится как ни в чем не бывало.