Иногда Карлсоны возвращаются - Незнанский Фридрих Евсеевич. Страница 36

– Да, Стас. Это я, Савельев... Да, привет еще раз. Знаешь, я как следует все обдумал... Не нужно мне двух недель. Ответ отрицательный. Я остаюсь в «Гаррисон Райт».

Дело Кирилла Легейдо. Видеокамера

Что произошло? Где он? Почему так раскалывается голова? Все эти вопросы вспыхивали и погасали в сознании Турецкого, точно искры догорающего в черном небе салюта. Ни на один вопрос он не находил ответа, поэтому все они не оставляли ничего, кроме тягостного недоумения. Последнее, что он помнил, было лицо жены: с расширенными глазами, с губами, гневно сжавшимися в тонкую алую веревочку. Чем закончилась эта сцена? Он же хотел бежать вслед за Ирой, объяснять, что это пустяки, что эта свистушка Ольга для него – всего лишь элемент расследования, он готов был на колени перед женой падать... Упал? Кажется, упал. Но не на колени, а на спину – оценивая свое положение в пространстве, именно к такому выводу пришел Александр Борисович. Какого черта? Неужели Ирка его вырубила, как заправский самбист? Если так, это что-то новенькое в их отношениях: ни одна из предыдущих супружеских ссор не приводила к подобному эффекту!

Есть в медицине такое понятие: ретроградная амнезия. Это значит, что получивший травму человек не помнит событий, непосредственно ей предшествовавших. Вот и Саша Турецкий отлично помнил, как захлопнулась тяжелая дверь за Ириной, однако совершенно не помнил, что в следующий момент дверь снова распахнулась, и из-за нее выступил размытый колебаниями света и тени силуэт в бейсболке. Коротким быстрым движением сложенных в щепоть пальцев силуэт ударил Турецкого в шею, сбоку – и наступила темнота. А вслед за темнотой пришла боль...

Осторожно, крайне осторожно Турецкий приоткрыл глаза. Казалось, голова сейчас лопнет, как воздушный шарик, в который закачали слишком много гелия. Та-ак... Плоховато, братцы. Пространство колеблется. Над ним качается потолок и край стола, он лежит на полу за собственным письменным столом. Рядом слышны голоса Меркулова и Плетнева. Он разобрал произнесенные в бранчливом тоне слова Кости: «Где Турецкого черти носят? Мы без него не справимся...» Хотел откликнуться, но не смог. Язык не шевелился. Горло не повиновалось. Чувство, словно у куклы-марионетки, которой перерезали ниточки...

Голос Плетнева, искаженно-гулкий, доносился, как сквозь толщу воды:

– Я помню, в том досье на Жору-Технаря была одна зацепка... мелкая, конечно, но вдруг? Детская какая-то любовь... девочка из его двора.

– Да, было что-то, – так же подводно пробубнил Меркулов. – Девочка – ему не пара, из хорошей семьи... Потом он ушел в криминал, все связи, конечно, обрубил, а возле нее его видели.

– Знать бы хоть имя этой девочки!

– Сейчас ей лет тридцать должно быть. Посмотри в компьютере у Турецкого, вдруг там имя указано...

Турецкий, лежа на полу, видел, как к нему приближаются кроссовки – гигантские, прямо-таки великанские. Их остромордые рифленые морды походили на крокодильи. В современной версии сказки «Мальчик-с-пальчик» такую обувку мог бы носить людоед. «Сейчас мне на нос наступят», – зажмурился Александр Борисович. Но этого не произошло: человек, обутый в кроссовки, остановился и наклонился над неподвижно лежащим телом. И был это самый необходимый в данную минуту человек: Антон Плетнев.

– Сашка! – всполохнулся Плетнев. – Елки, что...

Продолжения Турецкий не услышал. Все снова провалилось в темноту...

...И тут же Турецкий обнаруживает себя, сидящим на стуле, с мокрым носовым платком на лбу. Меркулов и Плетнев стоят у телевизора. Экран телевизора Турецкому отсюда не виден, зато видно, что к нему подключена мини-видеокамера. Голова по-прежнему гудит, как шаманский бубен, однако тело ему повинуется, а это уже огромный плюс.

– Это... – слабым кивком Турецкий указал в сторону камеры. – Это что?

– Очухался, слава те господи! – проворчал Меркулов. Видно было, что он сочувствует другу, с которым служил на протяжении долгих лет, но при этом не поощряет лежания под столами в рабочее время.

– Это, Саня, камера наша, – объяснил Плетнев. – Она аккуратно около тебя лежала. Кто-то тут похозяйничал. И нам на нашу же камеру послание записал. Смотреть будешь?

Турецкий кивнул, подтверждая: он достаточно пришел в себя для того, чтобы перенести самое худшее.

Но чем окажется это худшее, он пока не знал...

«Ты сделал это из-за меня? Признавайся! Ведь это ты все-таки убил Кирилла! Из-за меня, да?»

Нет ничего удивительного, что вдова задает этот вопрос поклоннику, который следовал за нею всю жизнь, бешено ревнуя ко всем мужчинам, а особенно к законному супругу. Однако предполагается, что в вопросе должно прозвучать негодование. Слезы. Следовательская интонация, на худой конец... Ничего подобного! Ольга Легейдо обращалась к Жоре восторженно, еле сдерживая радостные подвизги. То, что, начиная с подросткового возраста, мужчины соперничали из-за ее прекрасных глаз, было не в новинку для Ольги. Но до ближайшего времени убийств из-за нее не числилось. А ведь убийство – это так интересно! Так романтично!

Жора-Технарь, хмурый мастер терактов, считал себя человеком в высшей степени опасным. Но, вслушиваясь в обожаемый звонкий голос, вглядываясь в незамутненные голубые очи, он понимал, что он сопляк по сравнению с этой женщиной... С этой бывшей надменной девушкой, с бывшей девочкой-куклой, из-за которой он дрался бесчисленное количество раз начиная с детского сада. Ей приятно было иметь в резерве такого преданного бойцового пса, но как партнер Жора – некрасивый, неотесанный, в ранней юности связавшийся с криминалом, – ее не устраивал. Она предпочитала дружить с другими, гулять с другими. Выходить замуж за других... За другого. За этого самого рекламщика с заковыристой фамилией. Чем он ее взял? Говорливостью? Эрудицией? Богатством? Страстью к полетам? Скорее все-таки богатством: несмотря на то, что Легейдо сделал будущей жене предложение в самолете, среди облаков, напоминающих невесту своей белизной, Ольгу не тянуло в небо. Она – женщина земная. В чем-то, не стыдится признаться, даже приземленная. Высокие устремления Кирилла выводили ее из себя. Она не усматривала в его парении в облаках ничего, кроме житейской глупости и неумения ходить по земле. Предъявляла претензии. Пыталась перевоспитывать. Кирилл перевоспитанию не поддавался, в ответ на замечания недовольно ворчал или подтрунивал над собой: вот, безумный Карлсон женился на мещанке! Ольга, не понимающая такого юмора, дулась.

Вот тогда-то ей и потребовался подзабытый поклонник. Который не требовал от нее невозможного. Который не изводил ее своим чувством юмора (возможно, оно у него отсутствовало – тем лучше!). На фоне которого она всегда ощущала себя королевой...

– Не убивал я его, Оль! – Вопреки тому, что Ольге хотелось бы видеть его убийцей, Жора вынужденно придерживался истины. – Ты ж мне всегда запрещала... Ну разве я бы тебя ослушался?

Жора устало махнул рукой:

– А-а, хрен с ним! Виноват не виноват, это убийство на меня повесят. Зуб даю!

– Почему, Жорик? – встревожилась Ольга.

– Да тут хрень такая получилась... С аэродромом... С заказчиком... Сам не пойму: кто ко мне прикопался? Кому это надо? Знаю одно: если пленку из камеры слежения изъяли, мне капец... Ох, прости, Оль!

Извиняться не стоило: Ольга пропустила вольное мужицкое словцо мимо ушей. Точнее, она восприняла его прямой смысл: Жоре грозит опасность.

Кирилла больше нет. Теперь ее мужчина – Жора. Жора, которым она столько времени пренебрегала, а он получал из-за нее синяки и подзатыльники... Теперь ее очередь подставить себя под удар ради него. Если для него представляет опасность запись камеры слежения, Ольга ее добудет. И сделает это так ловко и изящно, как способна только красивая и совсем неглупая женщина...

Турецкий поморщился, потер лоб. Но его терзала не головная боль, которая все не отпускала, а то, что с экрана на него смотрела Ольга. Точно такая же, какой он ее видел меньше часа назад: вся в белом, сладкая и соблазнительная. Только вместо Турецкого рядом с Ольгой импортная техника запечатлела Жору-Технаря. Так они вдвоем и смотрят прямо в камеру, обращаясь к тем, кому адресовали свое послание. Свой, как говорится, прощальный поклон...