Вспомнить себя - Незнанский Фридрих Евсеевич. Страница 19

– Ты, надеюсь, понимаешь, что мне предлагаешь?

– А что, были прецеденты?

– Не а-ах...стри! – с непонятным зевком Костя, похоже, укорил Саню в остроумии. Жует он там, что ли?

Турецкий так прямо и спросил: может, перезвонить позже? Подождать, пока Госсоветник юстиции первого класса пообедает и придет в соответствующее расположение духа? А чтоб не терять напрасно времени, Александр сообщил, что тоже не прочь перекусить, мол, завтрак был легким. Слишком.

– Это почему же? – с ходу ухватился за новую, видать, более удобную и приемлемую для Генеральной прокуратуры тему Константин Дмитриевич.

Ох, как велик оказался соблазн! И Александр Борисович решил не сдерживать своих талантов, благо он все равно ничем не рисковал, разве что отстранением от ведения следствия, что как раз было бы на руку.

– Понимаешь ли, Костя, я нынче ночь провел в гостях у одной прелестной дамы.

– Да брось ты!

Турецкий словно воочию увидел, как напряглось и нахмурилось благородное лицо Меркулова, негодование на котором уже закипало и требовало выхода. «Вот сейчас и дадим», – злорадно подумал Александр.

– Но малость подзадержался, ибо не успел закончить именно то, что ты сейчас посоветовал мне. Ну, в смысле, бросать... А тут муж явился, припозднившийся до рассвета. Словом, классическая ситуация из пошлого, вагонного анекдота... Ты, надеюсь, слушаешь?

В ответ прилетело нечто не членораздельное: не то «ам!», не то «гав!».

– Ага, слышишь. Ну и что бы ты предложил мне – на моем месте? Не догадываешься, Костя. Или забыл. А я, знаешь, как поступил? Памятуя об анекдоте, я ушел налегке. В одном этом... Ну, знаешь, как заметил один поэт, «я проклинаю Баковский завод убийственных резиновых изделий!». Вот-вот. Отсюда и неутоленный утренний аппетит. Так я схожу перекушу, пока ты мечтаешь?

– Пошляк! – рявкнул Меркулов, словно с цепи сорвался.

– Константин Дмитриевич, я не могу разговаривать с вами в таком тоне, – мягко возразил Турецкий, услыхав, как в Костином кабинете что-то металлическое упало на пол. Это он, скорее всего, смахнул в запальчивости со стола никому не нужное пресс-папье от несуществующего чернильного прибора. И зачем держит, непонятно, может, для солидности? Или от «ходоков» защищается? Нет, деловые бумаги прижимать. – Тогда давайте так, – решительно уже сказал Турецкий. – Вы будете размышлять, а мы всей оперативно-следственной бригадой отправляемся купаться на море. Раньше полудня не ожидайте. Все, приятного аппетита. – И прервал разговор.

Положил трубку на стол, а подбородок – на сжатые кулаки и уставился на нее, как хитрый лис на глупого зайчишку. «Зайчишка» старательно маскировался под маленький серый камешек, а лис выжидал: вот сейчас дернешься, тут я тебя и... «ам» или «гав», – один черт...

«Мобильник» заиграл первые восемь тактов увертюры Вольфганга Амадея Моцарта из оперы «Свадьба Фигаро». Закончил. И когда захотел сыграть по новой, Александр Борисович прекратил свою «меломанию».

– Я вас внимательно слушаю, Константин Дмитриевич. Вы уже... решили?

Александр вовремя прервал свою же паузу, избежал грозы. Меркулов что-то невнятно буркнул и, наконец, заговорил:

– Я боюсь, Саня, что ваших аргументов может оказаться недостаточно для принятия столь кардинального решения. Это понимаешь?

– Понимаю, хотя я бы убрал из твоей фразы слово «столь», кардинальное – оно уже само по себе кардинальное, в усилении не нуждается. Но это тоже к слову. А если мы вам представим еще и аудиозапись вкупе с видео, где идет прямой и откровенный бандитский разговор, после экспертизы которого тебе любой Володькин эксперт укажет на идентичность голосов и там, и сям, тогда как?

– Это было бы неплохо, но...

– Опять мало?

– Личность не та, Саня. Не ваш уровень.

– Хорошо сказано!

– Ты неправильно понял.

– Ошибаешься, я все правильно понял. Там сейчас Плетнев с Липняковским расширенное совещание проводят, так вот я пойду и скажу им: «Вы, ребятки, хорошо поработали, но теперь отдыхайте, будем ждать, когда рак на горе свистнет. В смысле, генеральный прокурор». Как полагаешь, повеселятся?

– Не фрондируй и не ораторствуй. Ты сам все прекрасно понимаешь.

– А знаешь, Костя, нет. И вообще, кончать пора с этой петрушкой. Надоели вы мне хуже горькой редьки. Извини, ничего не могу с собой поделать. Пора переквалифицироваться в управдомы...

– Плохой из тебя управдом, коли со своим собственным домом разобраться не можешь.

– Даже так? – быстро спросил Турецкий и почувствовал, как кровь ударила ему в голову. Ох, опасное состояние, зря Костя рискует... Но Александр взял себя в руки, не слушая, что там «балабонит» в трубку Меркулов. – А ты прав, – перебил он какую-то фразу, – даже управдом не получится. Значит, пойду в писатели. Рассказать есть чего, пусть хоть посмеются разок, а то все сплошные сопли да слезы, кровь да дерьмо, а я развеселю, расскажу про нашу Генеральную прокуратуру.

– Я тебя спросил: ты знаешь, что Ирина летит к тебе?

– Ко мне? А зачем? В море искупаться? Так я тут ни при чем. Я не звал. Я сам – на птичьих правах. Пусть себе купается, если ей больше делать нечего. Желает отдохнуть, тем более не стану мешать. Тут есть с кем. Так что проблем не вижу.

– Ее Валентина Денисовна пригласила отдохнуть.

– Ну, вот ты и раскололся, Константин Дмитриевич. И я понял вашу игру. Неумная, должен заметить. Впрочем, о чем теперь говорить, придется отъехать куда-нибудь, чтоб не мешать людям поправлять свое здоровье. Я сейчас сообщу коллегам, что получил твое согласие на мою просьбу об отстранении меня от дальнейшего расследования этого уголовного дела в связи... А, ладно, я сам придумаю что-нибудь, чтоб у них не возникло глупых вопросов, начинающихся со слова «почему?».

– Саня, подожди минутку. Я долго тебя слушал, а теперь ты сделай мне такое одолжение, потерпи немного. Так вот, мне ужасно надоели твои бесконечные капризы. Ты слышишь меня?

– Да-да, конечно-конечно, а что ж мне еще остается делать? Я ж не могу тебе отказать в последней просьбе?

– Ах боже мой!.. – тяжко вздохнул Меркулов. – Да пойми же ты, стоит нам сделать то, о чем ты просишь, как на нас немедленно спустят всех собак! Опять, скажут, Генеральная прокуратура начинает травить несчастных олигархов, которые только и делают, что пекутся о благе государства да об устройстве новых рабочих мест!

– Ну, извини, тогда это же совсем другое дело! Я ведь, сидя тут, в глухой провинции, у моря, не знал, что Генпрокуратуры больше не существует!

– Опять ты?! – взорвался Меркулов.

– Не опять, а в последний раз, – спокойно парировал Турецкий. – Да чего ж вы дошли, ребята, если за целый год, что меня не было, ни одного дела не довели до конца? И это совсем не значит, что я хорошо работал, это значит, что вы вообще прекратили всякую работу! О чем ты мне говоришь? Вдумайся! Я что, ареста требую? Мне нужно, чтобы этот господин пришел сюда и дал свои показания. Явился, как любой гражданин России, которому прислана повестка! А уж чем прижечь ему задницу, я как-нибудь без вас разберусь! И кто придумал, что у этого хера какая-то неприкосновенность?! Кто ее видел?! Вы что, очумели там все, ребята?! Он кто? Депутат? Министр? Может, он – Президент? Кто он, объясни ты мне, идиоту, замахнувшемуся на незыблемые устои капиталистического общества России!.. Ладно, Костя, устал я, извини. Я действительно еще не выздоровел, мне надо на воды, в Пятигорск, чтоб прикончить там какого-нибудь... Моцарта с его «мобильниками».

– Успокойся, Саня. И не отходи далеко. Я, наверное, все-таки попробую...

– Ну, помогай тебе Бог...

К подъезду мэрии подкатил бронированный «мерседес» в сопровождении большого черного джипа. Как и вчера, когда на площади, напротив больших окон, которые пришлось плотно закрыть и даже приспустить маркизы, шумела толпа «прогоревших» земляков, из первой машины стремительно, этаким чертиком из банки, бочком выскочил уже известный мэру Григорий Алексеевич Переверзин. Его в мгновение ока окружили четверо типичных «братанов», и вот такой целеустремленной группой они понеслись к парадным дверям.