Вспомнить себя - Незнанский Фридрих Евсеевич. Страница 3

Логопед не понимал, на хрена они им, но Хохол только сказал, что они больших «бабок» стоят. Правда, и конкретный риск имеется. А это уже – его «базар»... Раз ушли, Логопед больше в их разборки лезть не собирался. Его другое занимало сейчас: кто висит на «хвосте»? Свои пацаны не пойдут против него с Химиком, им же наверняка еще неизвестно, что пацан «отдыхает» на центральном городском пляже. Значит, заказчик должен иметь своих «чистильщиков», не известных никому в городе среди братвы. Но если так, то чего ж тогда они с Химиком пахали, а не те? Ни хрена не поймешь...

Вдвоем бы, конечно, «линять» запросто, но Хохол четко велел разбегаться и залегать, не светиться. И вот это уже не нравилось Логопеду. «Бабки» есть, не о них «базар», но от кого когти рвать?.. Никак не укладывалось в голове его, что надо просто бежать.

А еще Хохлу не понравилось, что Логопед не успел переодеться перед отъездом. Так когда ж было-то? Сам-то вон курточку перевернул наизнанку – и гуляй, а у Логопеда бейсболка не та, внимание, блин, привлекает! Ни хрена, пусть только попробуют... Нет, наверное, все-таки зря Хохла послушался, надо было со своими пацанами остаться, заказчик бы к ним и не сунулся. А теперь что?..

И Хохол, будто почувствовав раздиравшие Логопеда внутренние противоречия, чуть насмешливо предложил ему:

– В общем, кончаем болтать, давай разбегаться.

– А к-куда? – Логопед подергал боковую дверь, потом противоположную. – З-заперто!

– Не для нас... – Хохол достал из кармана джинсов обыкновенный ключ проводника – тройник и, вставив в замок, открыл дверь. Высунулся в скользящую мимо него темноту, и его словно передернуло, будто он поежился от холода, буркнул что-то про себя и аккуратно прикрыл дверь. – Давай, выскакивай на первом же полустанке. И постарайся, для своего же блага, чтоб проводница тебя не видела.

– С-спасибо, Хох-хол.

– Валяй, Логопед. Будь осторожен, ни с кем не базлай... Я, когда в девяносто четвертом менял профессию, тоже поначалу на мелочах прокалывался. Давай!..

Хохол поправил ремень сумки, хлопнул Логопеда по плечу и ушел в последний вагон, закрыв за собой переходную дверь.

Логопед остался один. Достал сигарету, закурил, зачем-то проверил, открывается ли наружная дверь. Все было нормально, а на душе отчего-то становилось все более скверно. Вспомнилось, что этот Хохол, еще как вошли в вагон, сразу спросил, приходилось ли Логопеду прыгать из поезда на ходу? Он ответил, что бывало, и Хохол как-то сочувственно поглядел на него. А потом сказал, – уже когда вышли в этот, противоположный от купе проводников, тамбур, – что на его, Логопеда, месте не стал бы дожидаться остановки, а выпрыгнул бы сразу, как отъехали от города. Выбрал бы место, где насыпь не такая крутая, и сиганул бы. Темно, правда, но тут уж как повезет... Тем более что и поезд пока еле тянется. Вышел бы на шоссе, взял любой грузовик и рванул в сторону Крымска, а оттуда – на север... Потому что на этом поезде до того же Крымска они вполне могут и не доехать... А почему легковую «тачку» нельзя? Да потому, опять же, что те, если выходы уже перекрыли, станут в первую очередь на трассе именно легковые «шмонать».

Вот это, наверное, и злило Логопеда: неопределенность собственного положения, к которой он не привык. Продолжая курить, он приоткрыл дверь, за которой было черно, и только вдали мерцали огоньки, но свету от них не было никакого...

Задумавшись, Логопед как-то сразу не обратил внимания на то, что за его спиной приоткрылась дверь. Но быстро опомнился, прикрыл свою дверь и стал к ней спиной. В тамбур, припадая на правую ногу и опираясь на палочку, выбрался дед в обвисших на коленях «трениках». Логопед внимательно посмотрел на него, но опасности для себя, во всяком случае, явной, не обнаружил и успокоился, продолжая курить. А дед между тем, отвернувшись к окну, что-то забормотал негромко, почти про себя, что курить охота, а старуха, стерва, криком орет, нельзя, мол, сдохнешь... Вот и приходится тайком, мать их всех тудыть и растудыть...

Затем он выудил из смятой пачки согнутую сигарету, расправил ее, сунул в рот и стал хлопать по карманам в поисках спичек. Потом он закашлялся, как от чрезмерного напряжения, и долго кашлял, в конце концов уронив на грязный пол сигарету. Кряхтя, нагнулся, чтобы ее поднять, но поезд качнуло, и дед нечаянно наступил на нее ногой. Что называется, и смех, и грех. Логопед невольно хмыкнул по поводу такой незадачи. А вот деду, видно, было не до смеха: может, она у него последняя была. Он все-таки ее поднял, не без труда распрямился, охая при этом, прислонился к двери и, постояв так, словно в изнеможении, обернулся к Логопеду. При этом в глазах его читалась такая мольба, что и пень бы растрогался. Жестом и взглядом спросил, нет ли огоньку?

Логопед сунул руку в карман своих спортивных шаровар, потряс в нем спичками и вынул коробок, протягивая старику. Тот, с кривой сигаретой в зубах, опираясь одной рукой на палочку, а другой придерживаясь за стенку, подошел ближе. Взял коробок, тоже потряс им и, привалившись боком к двери в вагон, стал дрожащими руками чиркать спичкой. Первая сломалась. Дед сунул руку в карман «треников» и достал нечистый носовой платок, вытер им руки и сунул его в боковой карман пиджака.

И тут поезд снова качнуло. Дед не удержался на ногах, его так и кинуло прямо на Логопеда. И тот, выставив вперед обе руки, спокойно и даже с осторожностью поймал падающее на него старческое тело. И тут же вздрогнул сам, будто его пронзило током...

Нет, это был не электрический ток, – в бок молодого, спортивного парня по самую рукоятку вошло длинное и узкое лезвие. Раньше блатные называли такие ножи финскими, или просто «финками». Хоть и примитивное, но страшное оружие в опытных руках... Нынче-то средства убийства, так называемое холодное оружие, делают с изощренной фантазией и повсюду продают в качестве дорогих сувениров. Ну а что лезвие не «дамасское», так кого оно волнует?..

Вздрогнув, Логопед замер, – всего на миг, – взгляд его остановился, а потом сам он стал медленно сползать спиной по двери, пока не сложился почти вдвое и не улегся – не без помощи оказавшегося весьма прытким и вовсе не хромым деда-пенсионера – боком на грязный, затоптанный пол. Убийца хладнокровно закрыл ключом-тройником дверь, через которую он вышел из вагона, и палочкой похлопал по оттопыренным карманам лежащего на полу. Там что-то звякнуло.

Дед легко наклонился, опорожнил карманы убитого, складывая находки рядом на полу. Пистолет с глушителем, обнаруженный у того на спине, под ремнем, сунул себе сзади за ремень, складной нож – в свой карман. Бумажник и толстую пачку денег, не разглядывая, – в карманы своего пиджака. Затем он отодвинул тело парня чуть в сторону, открыл боковую дверь и почти без особого напряжения, что выдавало в нем недюжинную силу, подтащил его к краю площадки. Выглянул, посмотрел направо, налево, а после этого спокойно столкнул труп в темноту. Туда же ногой вышвырнул пачку сигарет, дешевую зажигалку («Зачем таскал спички? В зубах ковырять?» – усмехнулся убийца), мятый носовой платок и связку обычных, домашних, вероятно, ключей, – они-то и бренчали, когда палкой трогал карманы. Невелик багаж у беглеца... Закрыл и запер дверь.

Откашлявшись и как бы прочистив горло, он взялся за ручку двери в последний вагон и... удивился. Дверь легко поддалась, она была открыта. И убийца немедленно снова превратился в старого, больного пенсионера: согнулся, даже штаны приспустил немного на домашние тапочки, которые были у него на ногах, после чего осторожно, покряхтывая при этом, перешел в соседний вагон...

Хохол, похоже, собрался прыгать в темноту. Он открыл дверь, поднял щиток над ступенями и, спустившись на последнюю, нижнюю, выглядывал вперед, высовывая голову, словно больше всего боялся, что, когда он оттолкнется от ступеньки и прыгнет, именно в этот самый момент мимо будет проноситься столб. А может быть, его останавливало от решительного действия что-то иное, и поэтому он не решался сделать жизненно необходимый ему шаг. Или это поезд, утомившись тянуться, наконец «раскочегарился», стал набирать ход? Вон и колеса застучали ровнее, все ускоряя свой ритм...