Богат и славен город Москва - Фингарет Самуэлла Иосифовна. Страница 18

ГЛАВА 12

В слободе и за кремлевской стеной

Остаток ночи Андрей и Пантюшка провели в разговорах. Андрей не говорил, Андрей слушал, но слушал он так, что Пантюшка рассказал ему всё: и как в Рязани жил с отцом-матерью, и как из Орды бежал, и как Устиньку встретил. Не утаил и того, что не приходилась Устинька ему сестрёнкой, а была неведомо откуда. Этого он не открыл ни хозяину-гончару, ни дьяку в Земском приказе.

Рассказывал Пантюшка до петухов. Едва первый заголосил, Пантюшка сорвался с лавки.

– Отпусти в слободу, как обещал.

– Дойдёшь, рана не ноет?

– Дойду. Совсем оздоровел.

– Через самое малое время и я на Москву отправлюсь.

– Невмоготу ждать. Пусти.

Очутившись за монастырской стеной, Пантюшка бросился вниз к огородам. Было рано. Заря едва занималась. Где-то звучал берестяной пастуший рожок. Пантюшка побежал напрямик, не разбирая тропинок, следя лишь за тем, чтобы не споткнуться и не упасть.

Сказав Андрею, что выздоровел, Пантюшка солгал. Рана ныла, в ушах стоял звон. Каждый шаг отзывался в затылке болью. Но тревога за Устиньку подгоняла его вперёд.

«Где Устинька? Вернулась ли в слободу?»

Да где же сама слобода?!

Кончились яблоневые сады, прошли огородные грядки. Позади и поле, где Пантюшка бился с Фаддеем и проиграл Медоедку. Вот холодный овраг. За ним поросший деревьями холм… Где ж слобода? Она должна быть сразу за холмом. Где избы, службы, колодезные журавли?

Пантюшка бежал по Гончарной и видел одни обгоревшие брёвна. Их раскидывали по Сторонам железными крючьями. На потревоженных брёвнах вспыхивали и гасли короткие синие огоньки.

Людей в слободе было больше обычного. Таганщики и котельщики помогали попавшим в беду гончарам расчищать дворы и ставить времянки.

Пожар, за Яузой дело не редкое. Чуть ли не в каждом хозяйстве имелись горн или обжигательная печь. Долго ли вылететь искре?

Не раз горели яузские слободы, не раз и отстраивались. «Лес – на холме, глина – в овраге, за руками и вовсе ходить не надо», – говорили яузцы. Вот и сейчас в каждом дворе копошился народ. Только в одном-единственном не было ни души: ни хозяина, ни хозяйки, ни помощников.

– Куда они подевались? – спросил вслух Пантюшка, озирая пустынный двор. Кроме груды потухших углей, он ничего не видел.

– Убегли твои хозяева, чтоб в ответе, значит, не быть, – отозвалась тётка Маланья, проходившая мимо.

– В каком ответе? – кинулся к ней Пантюшка. Маланья была известной на всю слободу торговкой жареной рыбой и первой разносчицей новостей.

– Пожар-то не из-за кого-нибудь, из-за сродника твоих хозяев начался.

– Из-за Фаддея?

– По-твоему – Фаддей, по-моему – бес переряженный. Сжёг слободу.

Пантюшка ничего не понимал.

– Подпалил, что ли? Не томи, тётушка Маланья, сказывай.

– Вот привязался, словно репей к боярской шубе. Чего тут сказывать? Судился этот Фаддей, чтоб его черти к себе унесли, с одним мальчонкой. Да не честно судился: закладку в кулак заложил. Народ как увидел, так и погнал его с поля. Фаддей – в слободу.

Тут тётка Маланья оборвала рассказ и вытаращила глаза на Пантюшку.

– Что ты морок на меня напускаешь? – закричала она в сердцах. – Ты и есть тот самый, с кем Фаддей бился. Лучше меня всё знаешь, а лезешь с расспросами, словно коза на капустную грядку.

:– Тётушка, – взмолился Пантюшка, – расскажи, сделай милость. Не был я здесь со вчерашнего дня, пожар без меня приключился.

– Некогда мне сказки сказывать. Видишь, добро волоку. – В руках тётки Маланьи была покорёженная жаровня. – И сказывать нечего. Побежал супостат в слободу, к сродникам. Люди – за ним. Разгневались очень. – Тётка Маланья поставила жаровню на землю и принялась рассматривать перевязанную Пантюшкину голову.

– Дальше, тётушка, дальше.

– Дальше и того хуже. Со зла иль со страху, что крепко побьют, принялся Фаддейка хватать из печи головешки и бросать в народ. Преступный человек, как есть преступный. Экую силу людей оставил без крова. – Тётка Маланья подхватила жаровню.

– Тётушка, повремени самую малость. Не видала ль ты Устиньку или слыхала, может, о ней?

– Сестрёнка твоя, что ли?

– Пускай сестрёнка.

– Много их, босоногих, здесь бегало. За всеми не углядишь. Ты вон у тех поспрошай. – Тётка Маланья махнула рукой на пустырь. Там под присмотром старух в ворохе спасённого из огня платья копошилась малая ребятня.

Старухи Устиньку вовсе не знали. Откуда и знать: всю зиму она проболела, на улицу не показывалась.

– Какова из себя-то будет? – спросили они Пантюшку.

– Маленькая, тоненькая, волосы тёмные, брови в шнурок вытянуты.

– Сколько годков?

– Десять.

– Нет, милый. У нас под началом одни ползуночки. Ты поспрашивай по дворам.

Пантюшка бросился во дворы.

– Сестрёнку ищу. Устинькой звать. Маленькая, тоненькая. Не видел ли кто?

– Эй! Тут мальчонка ищет сестру!

– Ох, горе-горькое! Велика ль?

– Десять вёсен исполнилось.

– Соседи! Девчонку-невеличку не приметили? Люди откладывали топоры и ломы, спешили на зов.

– Кто девочку потерял?

– Я, – отвечал всем Пантюшка. – Маленькая, тоненькая, брови как нарисованные. Когда я с Фаддеем бился, кто-то уволок её с поля. Наверное, хозяин, чтобы не расхворалась снова. А может, ещё кто.

– Было! – закричал бродячий купец. Вместе с другими он помогал гончарам. – Было такое. Видал, как уносили девочку. Только не знал, что это твоя сестрёнка.

– Что за человек уносил? – Пантюшка вцепился в плечо кузнеца, словно тот мог исчезнуть.

– Что за человек? – переспросил кузнец и поскрёб затылок. – Не знаю, как и сказать.

– Длинный, тощий, борода лохматая? – Пантюшка описывал своего хозяина.

– Что длинный – то верно, а тощий – того не скажешь, – возразил кузнец. – Плечи в два раза шире моих. Как есть богатырь.

Пантюшка опустил голову, чтоб никто не увидел слёз, набежавших вдруг на глаза. Кем угодно можно было назвать хозяина, только не богатырём. Значит, Устиньку утащил неведомо кто.

– Эх, – простонал кузнец. – Знал бы, за его конём побежал, а я вместо того на противника твоего смотрел, чуял, что он подвох затевает.

– За каким конём?

– Человек, что сестрёнку твою уволок, на лошади был. Он поначалу девочку уговаривал, просил добром с поля уйти, а потом схватил в охапку – и на коня. Мигом с поля умчался.

Пантюшка вспомнил, что слышался ему на яузском берегу конский топот. Он опустил голову ещё ниже. Слёзы потекли по щекам.

– Надо в Земский приказ заявить, – сказал кто-то.

– Верно. Пусть ярыжки по Москве поищут.

– Ярыжки без денег с места не сдвинутся. Кузнец сорвал с себя шапку и бросил на землю.

– Люди, – сказал он, – надо помочь.

У гончаров случилась беда: сгорели избы, припасы, побился весь хрупкий гончарный товар. Кто знает, хватит ли сил отстроиться? Кто знает, не придётся ли голодать собственным детям? Но перед ними стоял мальчонка, потерявший не еду, не жильё, а человека – сестру.

Его потеря была самой большой. И в Кузнецову шапку посыпались деньги.

Земский дьяк, пересчитав принесённые деньги, принялся вписывать на берёсту Устинькины приметы: «ростом девица мала, из себя тонкая, волосы имеет тёмные, глаза синие».

– Брови шнурком, – добавил Пантюшка.

– Ладно и так. Наведайся дня через три. Пантюшка не уходил.