Времена не выбирают - Мах Макс. Страница 40

Ари хмыкнул, по-видимому, вспоминая сейчас себя там и тогда, молодым подрывником на той давней войне, в Боснийской Крайне осенью пятидесятого, когда на Балканах сошлись в жестокой схватке все кому не лень, а не лень было многим.

– Ода, мой господин, там была дикая бойня, если по совести, но я ведь начал о другом. Там горы кругом, лес, и горы, и река. Кажется, она называется Ила, но спорить не стану, может быть, это была какая-нибудь другая река, да и не в ней дело, потому что до нее мы, собственно, и не дошли. Мы, видите ли, влезли в темноте на минное поле, и ни туда ни сюда. Хоть плачь, но ни плакать, ни делать других резких движений не полагалось. Линия фронта в горах вещь относительная, как вы понимаете. Черт их знает, русских, может, они как раз над нашей головой теперь сидят и только того и ждут, чтобы мы, значит, себя раскрыли. В общем, лежим, и я пытаюсь нащупать проход, ведь как-то же мы в эту ловушку заползли, ведь так? Ну а коли так, то и выползти должны бы, надо только направление понять. Ну вот я его и понимаю, как могу, это направление, а лейтенант наш, Азизом его звали, иногда, значит, мне легонько так подсвечивает из-под плащ-палатки. Боялись мы светить. Ночь, в темноте свет далеко видно. И действительно, ковыряюсь я, стало быть, и вдруг краем глаза вижу свет. Слабый и на малое время, но несомненный свет. Ну, затаились мы, лежим тихо, ждем. Ждали-ждали и дождались, опять свет мелькнул. А уж после третьего раза и сомнений не осталось. Кто-то метрах в сорока от нас, не больше, тоже тропинку ищет и хоронится при этом, ну прямо как мы. Русские, конечно, больше-то вроде некому. Посмотрели мы чуток, и вот что выходит. Выходит, к нам они ползут, в смысле в нашу сторону. И означает это, что пришел нам конец. Ведь когда они доползут и в нас носом упрутся, нам придется стрелять. Раскроемся, даже если уцелеем, а это значит, что минометам ихним выцелить нас уже будет несложно. Русским конец, но и нам тоже. Такой расклад.

«Набуко», – вспомнил между тем Маркус под тихое журчание рассказа Ари Гутника. – Деби сказала: «Набуко».

Было ли это случайностью? Могло ли быть? Или это все-таки знак судьбы? Что-то такое, во что верят не только вздорные малограмотные старухи, но в первую очередь люди самых экстремальных военных профессий: летчики и саперы и еще, разумеется, разведчики?

Она была удивительно хороша, похожа на молодую Гизеллу Урбах, если подыскивать сравнения. Впрочем, в ту пору Гизелла «Вертера» или «Сна в летнюю ночь» еще носила пышные белые банты и жила не в Мюнхене, а в маленькой деревушке под Фрейбургом. Но сходство, оглядываясь назад, просто поразительное. Или это ему теперь так кажется? Высокая, сероглазая, с высокими скулами, а фигура такая, что мужчины начинали плыть даже при случайном касании взглядом. Она внезапно появилась в том открытом кафе на Пьяцца Бра, и он уже не мог отвести от нее глаз. Никогда.

Девушка в открытом платье из розового крепдешина вышла откуда-то из-за его спины, огляделась рассеянно и села за соседний столик, всего, быть может, в метре-полутора от Маркуса. И сразу же рядом с ней оказался официант в традиционном длинном фартуке и с выражением полного и окончательного счастья на молодом смуглом лице. Судя по выражению лица, девушка попыталась вспомнить, как делают заказ по-итальянски, но не вспомнила и на французском попросила принести ей кофе по-турецки. Камирьере, [45] как и следовало ожидать, по-французски говорил, но девушку вполне демонстративно не понял.

– Scusi. Прошу прощения, синьорита, – сказал он сразу ставшим скучным голосом. – Повторите, будьте любезны, ваш заказ.

– Кофе! – нервно и потому излишне громко сказала красавица. – Пожалуйста! То есть per favore… un caffe… кофе… По-турецки!

– О! – Камирьере, кажется, начинал что-то понимать. – Si! Кофе! Да, синьорита, конечно, кофе. Но какой кофе?

– По-турецки! – неуверенно повторила девушка. – Вы понимаете меня?

– О, конечно, синьорита. Конечно, я вас понимаю. – Парень снова начал улыбаться, но его улыбка Маркусу решительно не понравилась. – Вы хотите кофе. Но как это кофе по-турецки? Что это, синьорита?

Она была, кажется, уже не рада, что захотела кофе, что пришла сюда, что вынуждена говорить с этим остолопом. Но делать было нечего, и девушка принялась объяснять технологию приготовления кофе по-турецки, технологию, которую, будем откровенны, в Европе мог не знать только полный идиот. А идиот слушал ее внимательно, кивал, словно китайский болванчик, и повторял: «Си, синьорита. Си», а потом, просияв, хлопнул себя по лбу и сказал:

– О да, синьорита. Я понял. – И продолжил с неожиданной холодной надменностью («И куда же девалось твое дружелюбие, парень?»): – Вы имеете в виду кофе по-неаполитански, синьорита. Это называется кофе по-неаполитански. Это так называется, синьорита, и не называйте его иначе, пожалуйста. Потому что вас не поймут, синьорита, и у вас могут быть неприятности, синьорита. Потому что так готовят кофе в Неаполе, и, видит бог, весь мир знает, что это кофе по-неаполитански.

И он, разумеется, принес ей великолепный кофе «по-неаполитански», который был на самом деле тем самым заказанным ею кофе по-турецки, с густой пеной и непередаваемым ароматом, но девушке, судя по всему, уже не хотелось ни этого кофе и никакого другого тоже.

– Не расстраивайтесь, мадемуазель, – сказал, сочувственно улыбнувшись, Маркус. – Или, правильнее, фрейлейн?

Она оглянулась растерянно, и глаза их встретились. Он все еще обманывал себя, полагая, что это всего лишь легкий флирт, необременительная игра в «мужчину и женщину», которую он вполне мог себе позволить. Между делом, так сказать. Между его важными делами. Он так хотел думать и искренне думал в тот момент.

Их глаза встретились, и Маркус снова улыбнулся, зная, что его улыбка нравится женщинам, и привычно увидел себя «глазами собеседника», в данном случае ее глазами. Подтянутый, мускулистый брюнет, с правильными чертами лица и карими глазами. Этакий центрально европейский тип, без ярко выраженных национальных черт.