Времена не выбирают - Мах Макс. Страница 42

– …Ну, я ему и говорю, ты, мол, скажи, менш, [48] своим, если живы будем, потом додеремся, а сейчас выбираться надо. Как всегда?

– Как всегда, – буркнул старик, подставляя выбритое лицо под влажную и горячую салфетку. Одеколонов он терпеть не мог, а протирать лицо коньяком… Ну не в парикмахерской же? А ты что, русский знаешь? – спросил он, уже вставая из кресла.

– Откуда? – удивленно поднял брови обескураженный вопросом Арик. – Нет, то есть выругаться я могу, конечно, и еще пару слов…

– Так как же ты переговоры вел? – Маркус уже понял, что что-то пропустил. Что-то существенное.

– Мы на идиш говорили, – обреченно вздохнул Арье Гутник и развел руками. – Я же вам, профессор, об этом уже…

– Говорил, – кивнул Маркус. – Но я старый пень, Арик, глухой и дурной. Что с меня взять?

– Разве что двойную плату? – понимающе усмехнулся парикмахер.

– Вот и возьми, – предложил Маркус и подмигнул.

– За кого вы меня держите? – радушно улыбнулся Арик. – Чтобы я взял больше, чем положено?! Так низко я еще не пал.

– Спасибо, солдат, – серьезно кивнул Маркус и пошел к выходу.

Чуть приволакивая ноги – так получалось надежнее – старик вышел из парикмахерской и остановился на тротуаре, глядя на табличку с названием улицы, оказавшуюся теперь прямо перед ним. «Ольга Зиг».

«Тренируешь память?» – с иронией спросила Ольга.

«А ты что думала? – беззлобно огрызнулся старик. – Ты же знаешь, сколько мне лет. Вот проснусь как-нибудь утром, а ничего уже нет: ни меня, ни памяти».

Кафе было маленьким и уютным, но, главное, успевшим – за годы и годы, которые Маркус в него ходил, – стать для него таким же привычным и удобным, как разношенные домашние шлепанцы. Единственным недостатком заведения Реувена, которое обходилось даже без собственного названия, было то, что узкий тротуар перед входом не позволял выставить столики на улицу. Впрочем, сегодня Макс об этом не жалел. Когда он вошел, в зале находились только трое посетителей. В дальнем углу, попивая белое вино из высоких бокалов, беседовали две немолодые ухоженные дамы, вполне типичные как для этого района, так и для данного времени суток. А у окна, выходящего на улицу, сидел худощавый мужчина средних лет и читал газету. Перед ним стояли чашечка с кофе и толстостенный стакан с чем-то, окрашенным в цвет жидкого чая.

«Виски со льдом», – завистливо подумал старик и сел за соседний столик лицом к окну. Мужчина на секунду оторвался от газеты, бросил на Маркуса рассеянный взгляд и вернулся к чтению.

– Здравствуй, Маркус, – сказал, подходя, Реувен. – Как всегда или у нас сегодня праздник?

Обычно Маркус пил зеленый чай, по «праздникам» он заказывал кофе.

– Праздник, – буркнул старик, рассматривая сквозь окно остановившуюся на противоположной стороне улицы «шкоду».

– Пирожное будешь или ну его? – Реувен знал о холестерине не понаслышке, но пирожные у него были замечательные.

– Если только у тебя есть профитроли. – К машине между тем подошел неизвестно откуда взявшийся (здесь и сейчас) полицейский и, видимо, объяснил водителю, что стоянка в этом месте запрещена.

«Полицейский-то хоть настоящий?» – поинтересовался Зильбер, навсегда теперь прописанный на улице собственного имени.

«А ты как думаешь?» – вопросом на вопрос ответил старик.

– У меня есть профитроли, – сказал Реувен. – Ты когда последний раз делал анализ крови?

– У меня нет диабета, – отрезал Маркус. – И холестерин в норме.

«Настоящий, – ответил он Зильберу. – У Китовера дураков нет, проверят».

«И откуда же он взялся? – не унимался Янычар. – Дай угадаю! Он что, на жалованье у мафии состоит?»

«Состоит, не состоит», – меланхолично ответил Маркус, который в жизни не был чистоплюем и использовал для дела все, что под руку попадалось. А попадалось иной раз такое, что даже Зильберу рассказывать не будешь, и Арик еще не худший вариант.

«Состоит, не состоит, – сказал он. – Результат-то налицо!»

«Шкода» отъехала, и полицейский тоже пошел неторопливо по своим делам.

«Ну ты и жук!» – усмехнулся Зильбер.

«Да, Моня, я жук!» – с гордостью сообщил ему старик, и, дождавшись, когда отойдет Реувен, тихо обратился к читавшему «Петербургские ведомости» советнику по культуре посольства Российской империи Ивану Симонову, который, в отличие от большинства посольских, жил не в Иерусалиме, а в Тель-Авиве и каждое утро традиционно заходил к Реувену – выпить кофе и почитать утренние газеты:

– Иван Андреевич, вы знаете, кто я такой?

– Да, – коротко ответил Симонов и чуть повернул голову к старику. Впрочем, совсем чуть-чуть. Вроде и отреагировал на слова Маркуса, но и газету не отложил. Тертый калач, так у них, кажется, говорят.

– Сомнения в моей адекватности имеются? – тихо спросил Маркус.

– Допустим, нет, – также тихо ответил советник и скосил, наконец, на Маркуса свои внимательные серые глаза.

– Вашего начальника зовут Гавриил Никифорович, – скучным голосом сказал Маркус. – А ваш источник в канцелярии нашего главы правительства на самом деле работает на меня.

– А на кого работаете сейчас вы? – так же равнодушно спросил Симонов, лишь чуть обозначив интонацией слово «сейчас».

– На себя, – коротко ответил старик.

– Я вас внимательно слушаю, Мордехай Залманович, – сказал Симонов и снова углубился в чтение «Ведомостей»…

Ну что ж, Симонов был профессионалом, иначе бы Маркус никогда не стал иметь с ним дела. Симонов ведь знал, не мог не знать, что Виктор Кушнеров не предатель, а канал для приватной передачи информации. Во всяком случае, денег Виктор не брал, а информация его, так уж получалось, всегда имела отчетливый антифранцузский подтекст. Что поделать, времена меняются, и если уж вместе с ними меняются люди, то точно то же самое можно сказать и о государствах. Когда-то Франция сыграла главную роль в создании Израиля, однако теперь, спустя полвека, ее политика если была и не всегда враждебна Израилю, то все-таки слишком часто шла вразрез с его национальными интересами. Не замечать этого мог только глупец или человек, находящийся в плену концепции. Маркус дураком не был и, если маразм не вмешается, уже не будет. Поэтому именно он, человек, который в свое время сделал больше других для создания «сердечного согласия» между хунтой Наполеона и еврейскими организациями, должен был теперь вмешаться и разрушить концепцию, в плену которой находилось нынешнее сраное правительство.