Семейное дело - Незнанский Фридрих Евсеевич. Страница 23

В кабинет Турецкого вызванный им Илья Михайлович Вайнштейн вошел с поклоном — это у него, очевидно, была такая форма приветствия. Вместе с ним в комнату проник смешанный запах краски, древесины, свежей земли и еще чего-то весеннего и, пожалуй, строительного. Выглядел он своеобразно, чем-то напоминал современного мастерового: резиновые сапоги до колен, сплошь в разводах подсыхающей грязцы, серые потертые вельветовые штаны, черная теплая рубаха и черная стеганая куртка, неуловимо смахивающая на телогрейку. Самым примечательным во внешнем образе Ильи Михайловича были его длинные, до плеч, черно-седые волосы, перетянутые на лбу шнурком (то ли на хипповский, то ли на старорусский манер), и широкая, распадающаяся на множество направленных в разные стороны прядей борода. Турецкий не знал, как выглядел Илья Вайнштейн в пору оформления декораций для знаменитого фестиваля, но сейчас телогрейка и борода очень слабо соотносились с репутацией одного из основателей российского движения граффити.

— А я к вам, Александр Борисович, — не дожидаясь вопросов, густо заговорил Илья, — сей минут из лесу. Домик разукрашивал для одного хозяина. Благодать там сейчас, кругом подснежнички цветут. Я ведь лес ох до чего уважаю! Проживаю я на самой окраине, из окна у меня свой лесок виден. Я туда по грибы все лето хожу. Бывало, приглашу Николку покойного, вот мы вместе тихо-мирно по грибы-то и сходим. Николка тоже грибник знатный был. Любил он это занятие.

Илья внезапно улыбнулся — неожиданно располагающей улыбкой, просиявшей среди бороды, и Турецкого, который пытался представить основания дружбы между столь непохожими людьми, как Скворцов и Вайнштейн, осенило. Да, и в самом деле, хорошо ведь погулять по летнему лесу, залезающему в черту города, а потом принять водочки под соленые рыжики в компании такого гостеприимного хозяина, как Илья! Такой все, что есть в холодильнике, на стол поставит, не пожмотничает, и выслушает за выпивкой все, что на душе накипело. А то, что сам в это время будет бред нести, как тогда, на поминках, — так ведь нет достоинств без недостатков.

— Илья Михайлович, — максимально тактично, с попыткой избежать словесной шелухи, начал допрос Турецкий, — чем вы сейчас зарабатываете себе на жизнь?

— А вот этим и зарабатываю. — Илья повернул кверху ладони с полусмытыми следами масляной краски и россыпью мелких, чернеющих сквозь задубелую кожу заноз. — Кому домик, кому квартирку до ума доведу… Красоту несу людям. Раньше люди думали, если в дому все, как у других, стало быть, порядок. А сейчас понимают, что дом — это когда не как у других, а как хозяину по нраву. Хозяину по нраву — и дом улыбается…

— Вы дизайнер?

— Не люблю я этих нерусских слов, — посуровел Илья. — Ну назовите хоть горшком, только в печь не сажайте.

— Вы работали с Николаем Скворцовым?

— Работал, а как же. Когда Николка звал, то и работал… Только вы, Александр Борисович, больно долго чего-то подбираетесь. Не о том ведь спросить хотите, а? А о том вы спросить хотите, кто Николку убил. Я сказать могу, только никто мне не верит. Беспечны русские люди, не хотят верить, что кругом — безжалостный враг…

Предчувствуя, что бред надвигается, Турецкий попытался перебить его новым вопросом — самым безобидным:

— Со Скворцовым и Белоусовым вы познакомились в юности?

— Да, втроем мы были тогда. Я, Николка и Ролка Белоусов… Вот он-то, если хотите знать, Николку и убил.

— Убил? У вас есть доказательства?

— Какие еще нужны доказательства, если он Николку ко всякой бесовщине склонял? — Слово «бесовщина» Илья Михайлович произнес смачно, маслено, упирая на «о». — Он его уговорил детей отправить с иностранцами учиться, туда, где одни антиглобалисты и наркота голимая. Ну и чего хорошего они там наберутся? В русском человеке с младых ногтей надо развивать русское национальное самосознание. Вы, Александр Борисович, и сами должны понимать.

«Очаровательная картинка, — скептически подумал Александр Борисович. — Человек по фамилии Турецкий и человек по фамилии Вайнштейн беседуют о русском национальном самосознании».

— Понимаю, Илья Михайлович. И все же уточните, к какой бесовщине склонял Белоусов убитого, — Турецкий подчеркнул слово «убитого», — Николая Скворцова.

Вместо ответа Илья Михайлович засунул руку в карман штанов, пошуровал там и вытащил изрядно помятый, жалостно шуршащий, точно при последнем издыхании, лист газеты. Не требовалось быть экспертом-цензором, чтобы определить: газета очень малотиражная и очень радикальная. Об этом говорил и ярко-красный цвет линючих заголовков, и слепой шрифт смещенных то вверх, то вниз строк, и непрофессионально нарисованные карикатуры, которые в сочетании с убогой версткой создавали впечатление полной самодеятельности.

— Вот, полюбуйтесь, — Вайнштейн ткнул пальцем с обломанным грязным ногтем в середину страницы, — что пишут в ногу…

Турецкий подумал, что ослышался. «Сон в руку» — вроде есть такой устойчивый оборот; но «письмо в ногу» — это, воля ваша, что-то свеженькое.

— В какую еще ногу? И кто пишет? Белоусов?

— Газета так называется — «В ногу!» — снизошел к следовательской непонятливости Илья. — Орган молодежного рабочего движения России. Вот, смотрите лучше: «Победоносная Россия: полумесяц вместо креста». Пишут, как плохо, что наши предки пошли на поводу у Византии, заместо того, значит, чтобы ислам принять. Их не спросили, когда принимали! Да если б Россия-матушка не была православной, никакой России бы и не было. И их бы тоже не было, засранцев…

— Погодите, Илья Михайлович! Я что-то не успеваю следовать за вашими рассуждениями. Вы считаете, что эту статью написал Белоусов? Почему? И в чем здесь связь с убийством?

— Написал или нет, откуда мне знать? Я только видел, что после Ролкиного ухода у Николки в квартире эта газета появилась. Он ее скомкал: вроде чтобы показать, что это дрянь. Я развернул, почитал: точно, дрянь голимая. Мы же с Николкой не какие-нибудь нехристи, нас на магометанские понты не возьмешь! Сунул я эту газетенку в рабочую торбу, где я краски ношу, и забыл о ней. А она, видишь, сгодилась.