Смертельный лабиринт - Незнанский Фридрих Евсеевич. Страница 56

– Просто перестать, – улыбнулась она. – Поверить в то, что я действительно люблю тебя, и принимать это как данность... Ну ладно, милый, отпусти меня. И ты здорово устал, и я, сознаюсь тебе, весь день думала только об одном: как добраться до подушки. Ты же знаешь, архивные дела – не по мне, хотя надо, ничего не поделаешь. А ты выпей таблеточку снотворного, я тебя разбужу, не проспишь завтрака...

– Галчонок, я все понимаю, но что мне делать?

– Вот таблетка, вот вода. – Она поставила на тумбочку стакан и положила бумажку с таблеткой. – Выпей и спи. И не думай обо мне плохо.

– Ты с ума сошла! – Он даже привскочил.

– Мы оба сошли, – улыбнулась она, перетягивая свой халат поясом. – Пора возвращаться в суетную жизнь, дорогой. Закрой потом дверь...

По поводу фотографии Зои Воробьевой Галя оказалась права. Когда утром, уже явившись в свой кабинет в прокуратуре, Турецкий, еще не отпуская Галю и явившегося спозаранку Копытина, позвонил Морозовым и спросил по поводу возможных фотографий, Наталья Ильинична, подумав немного, ответила:

– В принципе, я полагаю, с этим вопросом особых трудностей не будет. Если желаете, приезжайте сами, я дам вам наши семейные альбомы, где они запечатлены во всех возрастах... – Морозова всхлипнула. И тут же поправилась: – Не обращайте внимания, это естественно... – Есть... конечно, есть... Рука не поворачивается...

Турецкий понял, на что не поворачивается ее рука. И спросил в свою очередь:

– А если подъедет моя сотрудница, вы не будете возражать? Она очень милая и сердечная женщина, прекрасно понимает ваше горе и не станет раздражать ненужными вопросами.

– Ради бога, конечно... Да, я уж, если вы позволите, тогда передам с вами мою новую книгу о Серебряном веке для вашего коллеги, его зовут?.. – Морозова говорила достаточно громко либо слышимость в телефонном аппарате была хорошая, но и Галя, и Копытин фактически слышали каждое слово.

– Сергей Никитович Климов, вероятно? – подсказал Турецкий.

– Да-да, именно он... я обещала.

– Я в курсе, Наталья Ильинична. Он был в восторге от краткого разговора с вами. Разумеется, передам ему с удовольствием.

– Да-да, это так странно – видеть в наше время, по сути, милиционера, увлекающегося антропософией Штейнера, я ушам своим не поверила. Значит, тяга к настоящей культуре еще в нашем обществе осталась, не правда ли?..

Мадам села на своего конька. Турецкий, чуть отстранив трубку от уха, посмотрел на Галю, улыбнулся ей:

– Я полностью разделяю ваше мнение. Хотя образованный офицер милиции сегодня далеко не редкость. Я уж не говорю о прокуратуре...

Галя фыркнула в кулачок. Закончив разговор, Турецкий подмигнул ей и посоветовал:

– Только, ради бога, не вступай с этой теткой в философские дискуссии. Особенно если она коснется творчества Андрея Белого.

– А кто это? – серьезно спросила Галя. – Что-то слышала, но не помню. А ты слышал, Владик? – Она обернулась к Копытину.

Тот отрицательно и чуточку виновато покачал головой.

– Так, ребятки, с вами все ясно, – теперь засмеялся Турецкий. – Короче, не вступай! Делай серьезное лицо, чтоб на нем отражалась суровая законность и... прочая необходимость.

– А чего вы усложняете, Александр Борисович? Разве просто по-женски ей нельзя посочувствовать? Мое прямое дело, между прочим, не книжки писать, а бандитов и убийц ловить. Пусть-ка сама попробует! Культуры им в массах не хватает... Действительно жлобы, – проворчала она.

– Снобы, Галочка, – поправил Турецкий, – это не то же самое. В общем, выбери два-три фото, желательно, как ты понимаешь, последнего времени. С возвратом, естественно. И – по подругам! Владислав, вся надежда только на вашу поддержку.

И он перехватил брошенный Галей благодарный взгляд.

– Другого такого подонка, такого отъявленного мерзавца, – прямо и без каких-либо угрызений совести заявила Елена Федоровна Воробьева Турецкому, – белый свет не видывал!

– Это вы, надо понимать, о Леониде Морозове? – Турецкий изобразил удивление.

– А о ком же еще?! – возмутилась Воробьева.

– Но я, если изволите помнить, спросил вас совершенно о другом. Я хотел узнать ваше мнение о Наталье Ильиничне, вашей любимой подруге на протяжении долгих лет. А о сыне ее у нас с вами пока разговора не было.

– Слушайте, не морочьте мне голову! – голосом суровой и ненавидимой учениками классной наставницы возгласила она. – Кому нужны наши отношения с этой великосветской стервой?

– О каком свете вы говорите? – Теперь уже Турецкий изобразил искреннее изумление.

– Слушайте, вас Москва сюда прислала уголовным делом заниматься или всякие сплетни собирать? Плевать мне на них, так же как и им наплевать на нас. Ну как же, они же господа! Белая кость, голубая кровь! Они труды издают! Они высокими материями интересуются! А наше свинячье дело – учить сопляков писать без орфографических ошибок, не сморкаться в занавески и вообще правильно вилку в руке держать!

И вот тут Александр Борисович наконец заметил за громкой, даже грубой бравадой мелькнувший в глазах этой солидной, неприступной дамы огонек страха. Даже и не огонек, а словно отблеск чего-то. И подумал, что в семейном соперничестве далеко не все так просто, как представлялось. Поссорились дети – ну и что? Оказывается, как во всяком лабиринте, здесь имеются и свои ложные ходы, приманки, запутывающие того, кто решился бы разобраться в хитросплетениях этого древнейшего из сооружений.

– Вам не кажется, что вы делаете попытку примитивизировать ваши отношения с семьей Морозовых, вместо того чтобы помочь мне разобраться в тех причинах, которые привели к трагическому событию?

– А в чем вы это видите? – быстро спросила Воробьева.

– Сперва я хочу выяснить, что произошло между вами – многолетними друзьями не разлей вода. А уже потом выяснить причину ссоры ваших детей. И не повлияло ли первое на второе. Реальный вариант, как вам представляется?

– То есть вы хотите сказать, что это мы, родители, виноваты в том, что наши дети оказались врагами? Послушайте, разве это не чушь?

– Ничуть. Примеров – тысячи. Даже близких, вероятно, вам, из области художественной литературы – как со знаком плюс, так и с минусом. Надеюсь, Шекспира цитировать не будем?

– Не стоит, – понизила она тон.

– Прекрасно, уже в одном мы пришли к согласию. А как они, Морозовы, относились к возможному браку вашей дочери и их сына?

– Отвратительно!.. Нет, пока они оставались нормальными людьми, у нас конфликтов не было. Но потом!.. Ну как же, они ведь у нас в городе такие-разэтакие! Сын – звезда телевидения! А тут какая-то девчонка – провинциалка, санитарка! Ха! Неравный брак! Мезальянс – ах! ах!.. Какая, к черту, старая дружба?! Какие родственники?! Вон – из сердца! Вон – из дома! А то, что живой человек, молодая, нежная девушка, может свое здоровье загубить, – это никого не волнует! Кому они нужны – эти селяне?!

– Ваш монолог впечатляет, – спокойно отреагировал Турецкий, – но насколько он справедлив? И не напрасно ли вы занимаетесь перед незнакомым, в сущности, человеком таким самоуничижением?

– Если вас не устраивает, то зачем вы пришли? Не нравится мой тон, поговорите с Сережей... С Сергеем Ивановичем. Он спокойней, чем я, отнесся к этой грязной истории. А девочку мою я вам трогать не разрешу! С ней уже беседовал следователь в Москве, достаточно. Еще есть вопросы? А то у меня через полчаса лекция, я должна успокоиться и подготовиться.

– Благодарю вас, – сказал Турецкий, выключая стоявший на столе между ними диктофон. – Я воспользуюсь вашим советом... А кстати, – снова незаметно включая свою технику, спросил Александр, – вы не напомните, когда ваша дочь в последний раз ездила в Москву? На сами похороны, я правильно понял ее ответ нашему следователю? Ну то есть фактически в день похорон, да?

В глазах Воробьевой снова – мог бы поклясться Турецкий – что-то сверкнуло.