Африканский след - Незнанский Фридрих Евсеевич. Страница 16

– Я это понял, – кивнул Ионов. – Единственная просьба: в следующий раз напрашивайся ко мне в гости пораньше, хотя бы за недельку. Впрочем, насколько могу предположить, речь пойдет о взрыве в детдоме. Как там, кстати, Александр Борисович?

– Пока не очень, – слегка нахмурился Кротов.

– Так что насчет следа?

Генерал Ионов устало опустился в соседнее с гостем кресло.

– Как вы понимаете, пока у следствия ни единой зацепки, сплошные странности: террористка, фактически не выдвигавшая никаких требований. Из числа тех девушек, которые исчезли из нескольких психоневрологических лечебниц Москвы и Подмосковья не без помощи какого-то неизвестного психиатра кавказской или восточной внешности, владеющего гипнозом. «Ката», обнаруженная экспертами в крови этой якобы шахидки... Наконец, весьма высококачественный пластит, имеющийся исключительно в распоряжении военных... Как видите, полная неразбериха, помесь негра с мотоциклом. С одной стороны – редкий восточный наркотик, с другой – трудно доставаемая даже в наши дни военная взрывчатка... Как это все увязать в один узел, вроде бы совершенно неясно...

Кротов умолк.

– Ты сказал «вроде бы», – поторопил его генерал.

– Я сегодня был у Саши Турецкого в госпитале. И первое, что мне бросилось в глаза прямо с порога, – тотем племени мбунду у него на тумбочке...

– Что?!

Ионов едва не подскочил в своем кресле.

– Точнее, – спокойно продолжил Алексей Петрович, – маленькая копия этого тотема... И копия абсолютно точная, я очень хорошо помню оригинал, хотя лет прошло, дай бог памяти...

– Двадцать, Алеша, – вздохнул генерал. – Ангола у нас была двадцать лет назад... Оригинал – почти пятиметровое чудовище – я тоже хорошо помню, и тотемы, которые эти дикари носили на шее, ты прав, были из того же черного камня, производства минимум трехсотлетней давности... Вот только этот уродец у них не бог войны, а, скорее, гарант бессмертия. Считается, что носящий его на шее ни в одном бою не погибнет...

– Вам, товарищ генерал, виднее, – скромно заметил Кротов. – Вы там от звонка до звонка пробыли, а я к вам, в штаб командования, со спецзаданием на десять дней прилетал... Честно говоря, они мне тогда за десяток лет показались...

Мужчины помолчали, после чего вопрос снова задал Ионов:

– Как попало это «украшение» к Турецкому?

– После взрыва оказалось у него на куртке, обнаружили уже в вертолете, когда в госпиталь доставляли.

– Интересно девки пляшут, – задумчиво произнес Ионов, – сразу по четыре в ряд... Вот что, Алеша... Крутится у меня в памяти одна ангольская историйка, но рассказывать я ее тебе пока что не буду, надо уточнить кое-что. Подождешь?

– Сколько?

– Приезжай завтра в семнадцать ноль-ноль на нашу квартирку, буду ждать, тогда и поговорим. А сейчас пора к гостям возвращаться, а то мы с тобой засиделись слегка с моими раритетами, не находишь?

– Как скажете, товарищ генерал. – Кротов улыбнулся и поднялся.

Кобра возникла перед ним неожиданно, готовая к бою, с раздутым мешком. Она взметнулась из высокой травы и замерла на пути человека за секунду или две до своего смертоносного броска. Это была на редкость крупная особь. Но человек и не думал пугаться. Усмехнувшись, он тоже замер посреди едва заметной тропы, по которой бесшумно двигался в сторону близкого леса через эту поляну. Впереди у него было около полутора километров пути по диким и опасным джунглям, но и их он больше не боялся.

Кобра все еще находилась в боевой готовности, едва заметно раскачиваясь, и огромные черные «очки» отливали в лучах палящего солнца сизым и золотым.

Мужчина спокойно поглядел в глаза гадине и, подняв правую руку, коснулся висевшего на его груди тотема... Мысленно он начал отсчет: «Один... два... три... четыре...» Бросок она совершила на слове «семь». Но не в сторону человека, а в пространство справа от него, словно никакого мужчины и не возникало на пути змеи. Сзади послышалось шуршание пересохшей на жаре травы, но оглядываться мужчина не стал, продолжив свой путь к темной стене леса.

Руку с тотема Георгий больше не убирал: в джунглях водились гадины и пострашнее кобр: древесные змеи, которых здесь называли дрофами. Разглядеть их среди переплетения ветвей деревьев и лиан было невозможно, и нападали они без предупреждения, сверху, обвивая шею своей жертвы... Георгий не раз за прошедшие месяцы находил скелеты жертв, удушенных этими дрофами и дочиста обглоданные затем здешними обитателями джунглей. Его и еще шестерых товарищей из батальона специального назначения это больше не должно было беспокоить. Их могло быть больше на одного человека, то есть восемь, но Юлик не поверил вождю, посмеялся, назвав остальных законченными придурками, и выбросил свой тотем. На следующий же день он погиб в простой перестрелке, хотя опыта у него было не меньше, чем у остальных: так же как и они, Юлик находился в Анголе семь с половиной месяцев. И все же самым проницательным и разумным оказался он, Георгий, склонившийся перед вождем, – вопреки тому, что все должно было быть наоборот...

Это они в том бою отбили его маленькое племя с труднопроизносимым названием «мбунду» от врага, а не дикари помогли им покинуть поле боя победителями... Но теперь Георгий твердо знал: мбунду справились бы и без них, однако благодарности вождя к «белым братьям» это не отменило. После того как вождь склонился перед ними в сложном ритуальном поклоне, Георгий – единственный из всех – догадался повторить все его движения, не постеснялся встать на колени – и с этого момента в глазах вождя сделался вожаком Белых Братьев, Главным Белым Братом...

...Он сделал еще несколько шагов в сторону стены джунглей. И вот стена эта начала чернеть на глазах, словно невидимый огонь сжигал лес изнутри, превращая его в уголь, а потом... потом, в точности также как и в прошлый раз, и раньше, на фоне тьмы возникло пятно света. Свет все расширялся и расширялся, и Георгий замер в ожидании – с тяжело бьющимся сердцем, обливаясь горячим, как кипяток, потом... «Ма-ма...» – пробормотал он сквозь сжатые до боли зубы.

Она стояла в самом центре светового круга, – такая, какой запомнилась ему в тот день, когда провожала его: темное платье с белоснежным воротничком, гладко причесанные русые волосы с заметной проседью. Мать смотрела на него невидящими глазами, протягивая к нему руки – к нему, но словно мимо него. Он запомнил ее такой потому, что ровно через месяц после его отъезда сюда, когда они воевали еще плечом к плечу с кубинцами, а не рассредоточились по раскаленным пескам и терпким тропическим лесам, матери не стало. Он узнал об этом еще через месяц. Она была доктором... Прекрасным доктором и, прощаясь с сыном, не могла не знать, что смертельно больна и, скорее всего, никогда с ним больше не увидится.

... Мать все тянула и тянула к нему руки – неловко, медлительно, слепо, а потом, не размыкая губ, позвала: «Горочка... Горик...» Он хотел отозваться и не мог, сердце уже почти вырывалось из груди, а пот почти закипал на обожженных плечах и спине... Георгий издал низкий, звериный стон и проснулся...

Какое-то время он лежал на жестком, продавленном диване, не в силах нащупать грань между сном и явью, все еще ощущая адский жар африканского солнца и влажный, липнущий к телу воздух субтропиков, но уже не позволяя себе издавать стонущие звуки. Наконец реальность начала проявляться, подобно снимку на фотобумаге. Сквозь обступивший его предрассветный полумрак первыми начали прорисовываться грани и углы мебели... Если только предметы, заполнявшие огромную комнату, напоминавшую мастерскую, можно было причислить к мебели.

Собственно говоря, это и была мастерская, помещение, вполне способное удовлетворить самого придирчивого скульптора. Располагалось оно среди брошенных гаражей в неприглядном и высоком строении, напоминавшем барак.

Георгий ощутил спиной жесткость лежбища, на котором проспал не более трех с половиной часов (ему этого вполне хватало), в тот момент, когда первые рассветные лучи солнца окрасили столичное небо в зеленовато-розовые пастельные тона: день вновь обещал быть жарким.