Африканский след - Незнанский Фридрих Евсеевич. Страница 31

Супруга и дочь давно уже махнули рукой на главу семейства, уверившись, что он, как считали обе, просто-напросто трусит, по слабости характера не решаясь хотя бы намекнуть кому надо, что не грех бы и оплатить результаты очередной инспекции не только очередным банкетным столом, но и наличными. На столы, к слову сказать, он уже и смотреть не мог, а на неизбежную их принадлежность – красную икру и белую рыбу – у Селюкина вообще была аллергия.

Признать такое мнение о себе Валентин Евгеньевич никак не мог, а потому предпочитал отвечать на презрение членов своей семьи напыщенными лекциями на тему частности и принципиальности. А уж когда один из его коллег, парочкой рангов повыше, погорел на крупной взятке, он распространялся на данную тему не меньше недели, за каждым семейным ужином. До тех пор пока жена не стукнула кулаком по столу и не разрыдалась, заявив, что пусть его коллега и отправится теперь временно в места не столь отдаленные, но уж семья-то его в отсутствие отца и мужа бедствовать точно не будет!.. А вот случись что с ним, Селюкиным...

Далее следовало описание картины ужасающей нищеты, в которую немедленно попадут его жена и дочь.

Валентин Евгеньевич слушал это открыв рот, сидя посреди совсем неплохо обставленной (итальянский гарнитур) гостиной, напротив серванта, полки которого сверкали польским и чешским хрусталем, за столом, ломившимся от еды, но возразить расходившейся супруге не мог, поскольку все описанное благополучие и впрямь не шло ни в какое сравнение с тем, что та по меньшей мере раз в неделю видела в домах своих приятельниц...

С карьерой у Валентина Евгеньевича тоже не заладилось: как застрял он на своей недоходной должности пять лет назад, так и ни с места, словно околдовал его кто! В общем, скандал в результате все-таки вышел, и на следующий день он впервые в жизни решил доказать супруге, что не такой уж и бесхарактерный, как она считает. И начал с того, что в положенное время не явился домой к ужину, как делал это много лет подряд изо дня в день, а отправился в ресторан. В одиночестве. Конечно, можно было бы пригласить туда, например, секретаршу шефа, чтобы месть жене вышла повесомее, но Селюкин был мужиком довольно прижимистым и решил, что на секретарше лучше сэкономить.

Как выяснилось, это было не просто правильное – счастливое решение. Ведь именно в тот вечер и подсел к нему за столик, можно сказать, будущий источник дохода, причем абсолютно безопасный! Позднее Валентин Евгеньевич так и не смог припомнить, кто оказался инициатором знакомства, он или все-таки этот Юрий? А главное – что это произошло после очередной рюмки: не привыкший к алкоголю, он тогда опьянел довольно быстро. Однако не настолько, чтобы не успеть оценить выгодность предложения, сделанного случайным собутыльником. (Селюкин был бы крайне изумлен, узнай он, что на самом деле собутыльник случайным вовсе не был...)

Единственное, что требовалось этому Юрию, оказавшемуся опытным психиатром – кажется, он даже показывал ему тогда диплом, – так это совершенно невинная статистика, касавшаяся сферы деятельности Валентина Евгеньевича, и рекомендация с его стороны главврачу лечебного заведения взять Юрия на временную работу по профессии... И за эту сущую ерунду новый знакомый обещал выплачивать Селюкину ежемесячно такую сумму, что, услышав ее, Валентин Евгеньевич едва не подавился.

Спроси его позднее кто-нибудь, почему он так охотно согласился предоставлять новому знакомцу в общем-то закрытую информацию после каждой своей инспекторской поездки по психоневрологическим больницам, Селюкин никогда не сумел бы ответить на этот вопрос. Просто из-за стола он тогда, не без помощи Юрия, поднялся в полном убеждении, что такое везение выпадает раз в жизни и что, предоставляя упомянутую информацию, в сущности, незнакомому человеку, он, во-первых, делает доброе дело, во-вторых, почему-то просто обязан это делать. А главное – уж теперь-то жена и дочь точно перестанут его пилить за неумение зарабатывать деньги... И вообще, отправит-ка он их на Мальдивы на целый месяц, хоть отдохнет от сварливых баб и поживет в свое удовольствие...

В общем и целом, так и вышло. И жизнь, к которой добавились пара-другая светлых тонов, радовала Селюкина впервые за много лет куда более прежнего. Отчего-то ему казалось, что теперь так будет всегда, и именно поэтому последний звонок Юрия стал для Валентина Евгеньевича настоящим ударом.

– Нам с вами, – даже не поздоровавшись, сообщил тот, – пока не следует встречаться. Деятельность временно прекращаем.

– Что? – не понял Селюкин. – К-какую деятельность?

– Валентин Евгеньевич, – чуть мягче сказал Юрий, – вам следует взять отпуск и отдохнуть. Уехать, и лучше всего куда-нибудь за границу. Кроме того, желательно на какое-то время вообще забыть о нашем знакомстве... Особенно если кто-нибудь станет этим интересоваться специально.

– Интересоваться? Специально?.. Но кто?! – Он наконец встревожился.

– Органы, – коротко произнес его собеседник и отключил связь. То есть, по сути дела, прервал ее, не оставив Селюкину ни единой возможности ни возразить, ни уговорить, ни хотя бы переспросить, при чем тут органы? Юрий, ни отчества, ни фамилии которого Валентин Евгеньевич не знал и, судя по всему, теперь уже не узнает никогда, всегда звонил ему сам, а деньги за труды переводил на специально открытый Валентином Евгеньевичем тайно от жены счет.

Селюкин оторопело посмотрел на трубку, из которой в данный момент доносилось игольчатое стаккато коротких гудков, и похолодел: он вдруг сообразил, что с той самой встречи в ресторане он своего щедрого собутыльника ни разу больше не видел, а номер, по которому Юрий (а может, и не Юрий) звонил ему на работу, никогда не высвечивался, хотя прямой городской, установленный в кабинете Валентина Евгеньевича, был с определителем... И еще он понял, очень отчетливо, каким идиотом на самом деле был, прямо отсюда, с рабочего места, наговаривая этому типу интересующую его информацию, да и рекомендовал очередному главврачу Юрия в качестве сотрудника по временному трудовому соглашению он тоже из кабинета...

Впрочем, вряд ли последнее имело значение: если дело дошло до органов, первый же или в крайнем случае второй из докторишек назовет интересующимся его фамилию как рекомендателя...

Единственное, чего не мог в этот момент понять взмокший от ужаса Селюкин, – почему он вдруг оказался таким идиотом и пошел навстречу едва знакомому типу? Он, всегда такой осторожный, даже порой слишком осторожный!.. Как?! Загипнотизировал он его, что ли?!

Вряд ли Валентин Евгеньевич, буквально окаменевший на своем месте с трубкой в руках, мог всерьез предположить, до какой степени был в своей последней мысли вовсе не риторичен, а близок к истине.

Фамилию Селюкина Володе Яковлеву назвал на самом деле третий опрашиваемый. Точнее – назвала. Профессор Лапидо Эльза Юрьевна оказалась весьма прямой, привыкшей командовать подчиненными как генерал своей армией дамой, даже не пытавшейся скрыть от Яковлева те мелкие нарушения, которые и здесь тоже имели место. Эльзу Юрьевну последнее обстоятельство не пугало и даже не смущало: она полагала, что в своей епархии имеет право распоряжаться и устанавливать правила сама.

– Вы наверняка в курсе наших трудностей! – В голосе Лапидо звучало раздражение человека, которого отрывают от важнейшего дела по пустякам. – Докторов не хватает, зарплаты микроскопические, палаты, особенно, увы, подростковые, переполнены. Аня Русакова лежала у нас почти полгода! Вы хоть представляете, что это такое для нашего жалкого бюджета?! Бесплатная пациентка поступила из интерната, круглая сирота... Лежала у нас уже дважды: в двенадцать лет, затем в тринадцать и, наконец, в пятнадцать... то есть почти в шестнадцать!

– Меня интересует ее точный диагноз, переведенный на русский язык, – вздохнул Володя. – В деле все в медицинских терминах...

Он покосился на профессоршу: гренадерского вида, сухопарая при этом дама за пятьдесят, стриженная почти налысо, даже «под мальчика» такую прическу не назовешь.