Африканский след - Незнанский Фридрих Евсеевич. Страница 32

Если он ожидал, что в ответ на его просьбу Лапидо для начала съязвит, то ошибся. Профессорша отнеслась к вопросу с пониманием:

– Значит, так. Во-первых, у Ани был не вполне проявленный эписиндром, повышенная агрессия. В интернате в последний раз она едва не убила девочку, свою ровесницу... Во-вторых, она была довольно близко знакома с легкими наркотиками... Детям с ее диагнозом это не просто противопоказано, как всем нам, но в девяти случаях из десяти приводит к нервному срыву, обострению хроники. В принципе они становятся практически опасными для окружающих. Добавьте к этому истероидный характер, склонность к депрессиям, – и вы получите такую клинику, что и опытный профессионал схватится за голову!

– Вы держали ее на медикаментах?

– Конечно!.. В первые недели на нее смирительную рубашку было впору надевать. К собственно лечению приступили где-то через месяц.

– А эта... этот синдром что, лечится?

– Нет, – коротко ответила Эльза Юрьевна и сердито посмотрела на Яковлева. Словно именно он был виновен в данном случае в беспомощности медицины.

– В таком случае каким образом сумел привести в норму девочку Юрий Николаевич?

– Думаю, он владел гипнозом, – спокойно ответила Лапидо. – Если вам кажется, что это шарлатанство, то, по мне, пусть мои врачи хоть шаманят, на здоровье, лишь бы был результат! Все лучше, чем пилюли и инъекции...

– Вы, предполагая за ним такую особенность и, по сути дела, совершенно не зная человека, разрешили этому, с позволения сказать, Юрию Николаевичу забрать пациентку с подобным диагнозом?

Володя посмотрел на профессоршу с нескрываемым возмущением, но Эльза Юрьевна его взгляд выдержала не дрогнув.

– Начнем с того, – произнесла она через короткую паузу, – что пациентку Анну Ефимовну Русакову я никому, как вы выразились, «забирать» не разрешала. Мне в день ее выписки позвонила директор интерната, за девочкой ни в тот день, ни на следующий ехать было некому. Она до этого разговаривала с Юрием Николаевичем и договорилась, что он подбросит Аню по дороге с работы на своей машине. Я, уважаемый Владимир Владимирович, не ясновидящая, чтобы знать, что после этого оба они растворятся в воздухе: этот Грушев, в соответствии с трудовым соглашением, должен был работать у нас еще с неделю!

– А во-вторых?

– Во-вторых, я не совсем поняла, почему вы говорите «с позволения сказать, Юрий Николаевич»? Его диплом я видела, он, уж поверьте, подлинный. Паспорт видела моя завотделом кадров...

– А вам не пришло в голову, почему у человека с южной внешностью ни с того ни с сего чисто русские имя, отчество и фамилия? – позволил себе перебить профессоршу Яковлев.

– С южной? – Лапидо прищурилась.

– Именно так его описывают почти все, кто с ним общался, включая ваших сотрудников...

Эльза Юрьевна фыркнула и презрительно пожала плечами:

– В наше время люди в таких ситуациях крайне глупы и ненаблюдательны. Достаточно человеку быть брюнетом и как следует позагорать где-нибудь на юге, как он уже становится в глазах окружающих чуть ли не кавказцем.

– Значит, вы думаете, что на самом деле... – Володя уставился на свою норовистую собеседницу с немалым интересом.

– Думаю? Да нет, я уверена! Даже несмотря на то что нос у него действительно с горбинкой. Ну, возможно, была какая-то примесь поколения три-четыре назад. А вот волосы Грушев просто-напросто красит, уверяю вас! Уж это-то я как-нибудь отличу, поскольку и сама давно крашу. Если же убрать загар и краску, получится обычный наш мужик... Кстати, если вы не в курсе, волосы у южан вообще не такой структуры, как у европейцев, в том числе русских! А что нынешние мужчины не гнушаются подправлять свою внешность в сторону, как им кажется, улучшения, по-моему, тоже не новость... Повторяю, я не ясновидящая, а если бы знала, чем все это обернется, естественно, на все эти штрихи – волосы крашеные и на те же линзы, – как вы понимаете, взглянула бы совсем иначе...

– Линзы?! – Яковлев едва не подпрыгнул на стуле.

– Ах да, я же не упоминала... Да, я сразу заметила, что у него линзы: люди, которые их носят, моргают несколько неестественно поначалу... Я спросила, он подтвердил, сказал, что зрение совсем недавно начало подводить. Не верить ему у меня никаких оснований не было. Сейчас могу с точностью сказать: скорее всего, это были линзы цветные, коли уж за этим такая история обнаружилась... И если в результате окажется виноватым этот тип из Минздрава и его наконец сбросят с его стула, лично я буду только рада! Терпеть не могу этого слизняка!

Покидая лечебное заведение, подведомственное Эльзе Юрьевне, Володя Яковлев испытал отчетливый прилив хорошего настроения: впервые за прошедшие недели в деле появился, во-первых, просвет, во-вторых, конкретная и подлинная фамилия подозреваемого, да еще и занимающего должность в Минздраве: Селюкин Валентин Евгеньевич...

Но прежде чем повидаться с ним, Владимир Владимирович собирался еще раз пообщаться с предыдущей докторессой – той, что так любила неумеренную косметику. Конечно, она заявила, что рекомендацию ей дал якобы коллега из ПНБ. Но наверняка дамочке имя Селюкина знакомо. В лечебнице, которой руководила Лапидо, Яковлев выяснил время последней инспекции. Тоже самое он собирался сделать еще в двух больницах: той, где лежала погибшая Майя, и в подмосковной, откуда исчезла Настя. И лишь после этого намеревался отправиться с докладом к Константину Дмитриевичу Меркулову.

Невольно в этот момент Володе припомнились все прежние расследования в компании с Генпрокуратурой, неизменно под руководством драгоценного Сан Борисыча, и сердце его тоскливо сжалось: вчерашняя попытка прорваться, минуя Ирину Генриховну, к Турецкому завершилась для опера полным провалом.

12

– Вы уж простите меня великодушно, Вячеслав Иванович... – Майор Щеткин смущенно переступил с ноги на ногу, стараясь не смотреть в глаза генералу. – Но я вам звонил, трубку никто не берет... Словом, вот и решил зайти...

Произносил он все это, стоя на лестничной площадке перед дверью квартиры Грязнова. Сам хозяин с самым мрачным выражением на лице замер в распахнутых дверях, как будто и не собираясь впускать в свое жилище незваного гостя. Скорее всего, и не впустил бы. Но в этот момент дверь квартиры напротив раскрылась и из-за нее выглянула пухленькая дамочка, кудрявая, как ухоженная болонка, пребывающая в том самом возрасте «слегка за пятьдесят», в котором у большинства одиноких женщин наблюдается последняя попытка обрести «мужчину своей жизни».

– Ой, а я-то думаю, кто тут у нас разговаривает? – сладко пропела она. – А это, оказывается, вы! Я к вам сегодня стучала-стучала, когда поняла, что звонок не работает, а вы, Вячеслав Иванович, видимо, в магазин выходили, да?

В глазах генерала вспыхнула паника, и, буркнув в ответ соседке что-то неразборчивое, он поспешно посторонился, пропуская Щеткина в квартиру. После чего не просто закрыл, а запер дверь изнутри на два замка и еще какое-то время гремел цепочкой.

– Проходите в комнату, – вздохнул он. И добавил: – Правда, там беспорядок.

– Ничего, – отозвался Щеткин, входя в гостиную, обстановка которой демонстрировала следы сборов в дальнюю и долгую дорогу. Окна, лишенные штор, мелкие предметы, сваленные кучей на диване и на столе, одежда, извлеченная из пустого, распахнутого шкафа и сваленная в кресло... В углу, на единственном свободном от хлама столике, большой портрет Дениса, перевязанный черной лентой, на котором взгляд майора невольно задержался.

– Присаживайся, Петр, – переходя на «ты», обронил Грязнов, отодвигая с сиденья дивана какие-то вещи и коробки и освобождая место.

– Спасибо, я ненадолго, – смущенно возразил тот, понимая, до какой степени некстати генералу его визит... Впрочем, как и чей бы то ни было вообще. Однако вопрос, на который упрямый служака желал получить ответ, было смысл задавать исключительно либо Грязнову либо Меркулову. К Константину Дмитриевичу ни вчера вечером, ни сегодня утром попасть Щеткин так и не сумел. Конечно, был еще сам Турецкий. Но воспоминания о его строгой супруге заставили Петра Ильича из двух зол выбрать меньшее: женщин он вообще втайне побаивался.