Сонник Инверсанта - Щупов Андрей Олегович. Страница 50

– Или мало показалось в первый раз?

– С дороги, чучело! – я шагнул вперед и, что есть силы ударил Кудряша кулаком в горло. Словно копье, рука моя пронзила шею Кудряша и провалилась в пустоту. Еще один из местных развеселых фокусов…

– Тебе это даром не пройдет! – глаза Кудряша глядели на проткнувшую его руку с яростной озадаченностью.

– А что ты мне сделаешь? Что?!… – меня уже трясло. Голос срывался на визг. – Ты же ничто, понимаешь? Ты – пустота! Вакуум! – я сделал еще один шаг и прошел сквозь тело Кудряша целиком. Он еще продолжал бубнить у меня за спиной, но я уже приближался к палате.

С испугом косясь на меня, в сторону отшатнулся Толик-Маркиз. Видок у меня, верно, был еще тот, а сумасшедшие – они тоже люди и тоже боятся. Вчера я был нормальным, и Толик-Маркиз с удовольствием рассказывал мне про свою войну с крановыми прокладками и сальниковыми уплотнениями, – сегодня он предпочитал со мной не общаться. Да и сам я не стремился к общению с собой. Мое время вновь пыталось меня покинуть…

Глава 5 Квадрат Мебиуса…

Меня гнули, как гвоздь, как железную скобу, а я продолжал сопротивляться. Главное было не спутать реалии с выдумкой. Моей, заметьте, собственной выдумкой, что было особенно обидно. Не кто-нибудь, а я сам изобретал и выпускал в свет тех или иных фантомов, от которых мне же приходилось потом шарахаться. Рождал я их не по своей, разумеется, воле, но это ровным счетом ничего не меняло. Впрочем, надежды я не терял. Говорят, некий Полуэктов, не знавший теоретических разработок Кеплера, угодив в больницу, создал свои собственные законы. Я на открытие физических законов не претендовал, но мне следовало разобраться в материях не менее запутанных. Поэтому, наблюдая за Митей, Толиком и дедулей хиромантом, я старался придерживаться общих правил поведения, забыв на время об экспромтах и какой-либо инициативе. Тщательно следя за мимикой своих соседей, я и на окружающее старался глядеть их глазами. По мере возможности я пытался игнорировать и разгуливающих по больничным коридорам многочисленных монстров. При этом я продолжал осторожничать. В столовой не пользовался солонкой и горчичницей, то и дело менялся мисками с соседями, каждые пять минут пересаживался за чужие столики. Тем не менее, кошмары шли своим чередом, и силы мои стремительно убывали.

Впрочем, одним Питоном беды мои не исчерпывались, – успевали гадить и свои же сопалатники. Тот же Керосинщик, улучив минуту, подкрадывался к моей койке, и словно отравитель отца Гамлета, вливал мне в ухо жгучий керосин. От дикой боли я пытался проснуться, но и проснуться толком не мог. Над головой неведомо откуда намерзал лед, и я бился о шероховатую поверхность макушкой, не в силах прорваться к воздуху и свету.

Спасти меня пытался дедок Филя. Именно он, подойдя однажды ко мне в столовой, суповой ложкой быстро написал на поверхности каши какое-то слово. Едва я успел прочесть его, как та же ложка перечеркала написанное, смешав перловое варева в единый мучнистый водоворот. Он написал слово «халат», но я снова ничего не понял. Сказать по правде, я и понимать особенно не пытался, поскольку справа от меня расположился багроволицый упырь, а на разлапистой люстре, свесив вниз крысиные хвосты сидела дюжина маленьких птеродактилей. Впрочем, в столовой было еще относительно спокойно, – обилие чавкающих пациентов не давало возможности разгуляться миру ирреальному. Настоящие страсти начинались в палате. В углу, где на украшенной железными кругляшами кровати, почивал гроза дурдома Керосинщик, обосновался гигантский кальмар. Часть его розово-пупырчатого туловища скрывалась под койкой, а часть неведомым образом срасталось с насупленным хозяином кровати. Ни дать, ни взять – головоногий кентавр Атлантиды. Глаза размерами с добрый волейбольный мяч, клюв позаимствован у слоноподобного попугая. Утыканные белесыми присосками щупальца тянулись во все стороны, кольцами свиваясь вокруг привинченных к полу ножек кроватей, эластично дотягиваясь до самых удаленных уголков палаты. Разумеется, за этими скользкими живыми шлангами я следил во все глаза. Самое паскудное начиналось, когда холодные щупальца бесцеремонно пытались проникнуть под мое одеяло. Приходилось подтыкать постель со всех сторон, превращая спальное ложе в подобие кокона. Кроме того, каждые пять минут я скороговоркой бубнил про себя, что все окружающее неправда, что все это происки подловатого Питона. Увы, сознание балансировало на зыбкой паутинке. Я сам себе не верил, и выморочный аутотренинг помогал неважно. Я был один против всех, и поражение мое было не за горами.

Единственное, в чем я еще не сомневался, это в необходимости жизни, как таковой. Потому и терпел атаку призраков, потому и шел на соглашение с самим собой. Если людям даруется рождение, значит, это действительно зачем-то нужно. Высшая или не высшая, но цель есть, а, значит, имеется и некое подобие ответа на все земные вопросы. Конечно, покончить с ужасом одним махом было крайне заманчиво. Возможно, этого от меня здесь и ждали, но я терпел. Терпел, выдумывая для себя спасительную философию. В самом деле, кто сказал, что в этом мире везде и всюду нас должны преследовать радость и счастье? Кто сказал, что счастье – наш главный ориентир?

Человек рожден для счастья, как птица для полета! Фраза столь же красивая, сколь и нелепая. Десятки раз я объяснял это своим пациентам, теперь же втолковывал самому себе. Незачем культивировать химеры! Незачем врать и лицедействовать! Живем, чтобы жить, чтобы мучиться сомнениями, рыдать, ссориться, работать и терпеть. Что же касается радостей, то это попутно. В паузах между плачем и потом. Потому что без труда, терпения и слез любое счастье превращается в идиотизм. Вот вам и вся философия по большому счету! Надобно пережить войну – переживем! Как переживем и коммунизм с глобализмом, как голод с сумой и этих проклятых ракообразных, что с костяным перестуком царапают половицы меж бесчисленных щупалец кальмара…

Вскоре после обеда в палату заглянул дедок Филя и не без радостной улыбки сообщил, что Кудряш таки загнулся, умудрившись «заглонуть» за ужином вилку. Таким образом, пророчество хироманта сбылось, однако сообщение мы восприняли без лишнего ажиотажа. Не выразили ни горестей, ни восторга. Наверное, более других был поражен своим сбывшимся предсказанием сам дедок. Да и ходить по больнице свободно он уже отучился, а потому, поворочавшись на койке, украдкой поднялся и вновь залез в тумбочку.

Меня же новость о смерти Кудряша практически не задела. Да и какое мне было дело до забияки Кудряша, когда именно в эту минуту возле моей койки два здоровенных краба раздирали на части визжащую крысу. Зрелище было кровавым, и слова дедули о Кудряше заволакивало туманом более близкой жути. Впрочем, мимо моего сознания они, как видно, не прошли. Вскоре в палату наведался и сам покойный Кудряш. Был он весь какой-то синий, а в мертвых руках держал большую тарелку, на которой копошился багровой расцветки, вероятно, побывавший уже в кипятке рак. Злополучная вилка торчала у Кудряша из шеи, но выдергивать ее он не спешил. С усмешкой оглядев обитателей палаты, он подмигнул мне и преспокойно уселся на дремлющего Поводыря. Призраки – народ легкий, а потому спящий даже не пошевелился.

– Ты-то меня видишь, верно? – неестественно синяя рука покойного, словно котенка, погладила ползающего по тарелке рака.

Я отвел глаза в сторону и напустил на себя отсутствующий вид. В подобных ситуациях я начинал уже кое-что понимать, а потому разговорчивым призракам не потакал. По опыту знал – заговоришь с одним, мигом налетят другие. А, налетев, совместными усилиями отдерут таки слипшиеся ресницы третьего уснувшего глаза. Вот тогда действительно увидишь и ужаснешься…

– Чего ты в стену-то смотришь? – Кудряш соскочил с посапывающего Поводыря. – Ты же видишь меня, урод! Знаю, что видишь!…

Заводной парень, он и после смерти не собирался успокаиваться. Однако я продолжал «не видеть» его, упорно продолжая играть в свою игру. Результат не замедлил себя ждать. Краем глаза я подметил, как силуэт Кудряша мало-помалу начал бледнеть. Еще пара томительных секунд, и Кудряш исчез. Одна тарелка с ракообразным только и осталась, но это уже было не страшно. К ракам я уже попривык. С некоторых пор в нашей палате их поселилось сотни две – не меньше, так что один-единственный, да еще побывавший в кипятке, погоды, конечно же, не делал.