Орден куртуазных маньеристов (Сборник) - Степанцов Вадим Юрьевич. Страница 17
Скелетики
Проходите, красавица, в мой кабинетик.
Интересно? Хотите потрогать лорнет?
Ой, какая вы тонкая! Просто скелетик.
Я хотел вам обидеть? Ах, боже мой, нет!
Боже вас упаси раздобреть и налиться
сдобной статью российских румяных матрон,
хоть когда-нибудь это, наверно, случится.
Но покуда вы эльф, вы скелетик, вы сон!
Ваши тонкие лапки и дивная шейка
бередят в моей памяти давние дни,
когда был я студент и любая копейка
свету летнего солнца казалась сродни.
Ах, мелодии лета, мелодии лета!
Карусели в Сокольниках, в ЦПКО,
а увидишь косичку и попку скелета -
и бежишь вслед за ним и кричишь: "Божество!"
Лет тринадцать ей было, той самой худышке,
о которой сейчас я хочу рассказать.
Не смотрите так строго! Ведь взрослые пышки
могут только дремучих лохов возбуждать.
Я сидел у фонтана и жмурился сладко,
и она подошла, попросив закурить,
и внезапно я понял, что жизни загадку
в море счастья смогу я сейчас растворить.
"Божество, божество!" - лепетал я, целуя
ноготки тонких пальцев, пропахших дымком.
Я хочу облизать тебя, щепку такую,
в тайну тайн дерзновенным залезть языком.
"Да пожалуйста. Вон мой братишка Анзори,
заплати ему дань и поедем к тебе".
И в душе моей мигом увяли все зори,
и на лапу Анзора упала теньге.
Я хотел взять на шару счастливый билетик,
но годами горю уже адским огнём.
Тот глазастый тринадцатилетний скелетик
не даёт мне покоя ни ночью, ни днём.
Хоть привык я теперь брать девчонок обманом,
говорю им, прощаясь: "Ты слишком худа.
Да, пусть стар я, малышка, но всё-таки странно,
что за кости с меня причитается мзда".
Сколько дряни гнездится порой в человеке!
Почему я обманывать маленьких стал?
Потому что красивый скелетик навеки
у фонтана мечту мою в кровь растоптал.
Сёстры
(дачная картинка начала века)
Глаза сурового блондина
Сказали: "Завтра будет поздно".
"Вы ослепительный мужчина,
но не смотрите так серьёзно", -
воскликнула моя сестрёнка,
весь день молчавшая дотоле,
и тут же рассмеялась звонко
и, хохоча, рванулась в поле.
Её матроска и чулочки
средь васильков и ржи мелькали,
пока в какой-то дальней точке
вдруг не слились и не пропали.
Над нашей дачей пели птицы,
скворцы иль иволги - не знаю.
Блондин с ухмылкою убийцы
сказал: "Разденьтесь, заклинаю!"
и, не сдержав своих эмоций,
корсаж мой оттопырил стеком.
Моn Dieu! Могла ли я бороться
с таким ужасным человеком?
И лишь когда сестра вернулась,
солому стряхивая с платья,
я, истомлённая, очнулась,
и мой партнёр разжал объятья.
"Вы молодцы. А мой Ванятка,
сынок кабатчика Вараввы,
и ласков, чёрт, и стелет гладко,
да скор, однако, на расправу".
"Блондинчик, не хотите пива?" -
добавила затем сестрица.
Блондинчик улыбнулся криво
и больно сжал ей ягодицы.
"Прошу раздеться вашу милость", -
он глухо процедил сквозь зубы.
Сестрица тут же обнажилась,
спеша навстречу ласкам грубым.
Я в полудрёме наблюдала,
как на ковре они резвились.
А через час мы всем кагалом
в мою кровать переместились.
Какие были там картины -
негоже говорить девице,
но никогда с таким мужчиной
нам не случалось веселиться.
Когда же месяц показался,
наш друг хлебнул стакан мараски,
надел сюртук, поправил галстук
и молвил: "Чао, буржуазки!"
Залаял пес. Сестра вскочила
в дезабилье на подоконник.
"Ах, боже мой, какой он милый!
Скажи мне, кто он, твой поклонник?
Я сделала усилье, чтобы
мой голос прозвучал бесстрастно:
"Весьма опасная особа.
Он большевик, он беглый. Ясно? "
В саду лягушки голосили,
сестра шептала: "Ах, каков!..
Нет-нет, не обойтись России
без партии большевиков".
Сашуля
Чего только не было в жизни поэта -
и адские бездны, и рай на земле,
но то ослепительно-звонкое лето
горит светлячком в моей нынешней мгле.
Ни жирных матрон похотливое племя,
ни робкие нимфы тринадцати лет
меня не томили в то дивное время,
старухи и дети не трогали, нет.
Изысканность линий и форм совершенство
губили в то лето мой ум и досуг,
вселяли в меня неземное блаженство
и были источником дьявольских мук.
Да, я был влюблён, и любимой в то лето
исполнилось тридцать. Развалина? Нет!
Ее появленье как вспышка ракеты
в зрачках оставляло пылающий след.
Атласная кожа под солнцем июля
светилась, как вымытый масличный плод,
и море, когда в нём резвилась Сашуля,
с урчаньем лизало ей смуглый живот.
О! Как я мечтал стать бычком пучеглазым,
вокруг её бёдер нахально скользить,
и в трусики юркнуть, и в волны экстаза
своим трепыханьем её погрузить.
"Сашуля, Сашуля!- вздыхал я всечасно. -
Ужель я лишь друг вам? Какая тоска!
Но дружба такая глупа и опасна,
бычок может вмиг превратиться в быка".
Встречал я её то с пехотным майором -
ни кожи ни рожи, рябой, как луна,
то с рыхлым эстонцем, страдавшим запором,
с ушами, огромными, как у слона.
Когда же, подкравшись к заветной калитке,
увидел я в свете мерцающих звёзд,
как жмёт её чукча, безногий и прыткий,
я понял, что вкус у девчонки не прост.
Однажды с Сашулей мы в клуб заглянули,
театр лилипутов "Отелло" давал.
Казалось бы - чушь. Но назавтра Сашулю
я вместе с Отелло в постели застал.
Урод-недомерок и нигер к тому же!
Вскипела во мне палестинская кровь,
и так я страшилищу шланг приутюжил,
что он навсегда позабыл про любовь.
Под вопли Сашули: "Подонок! Убийца!" -
я карликом в комнате вытер полы.
А чуть поостынув, решил утопиться,
и прыгнул в пучину с отвесной скалы.
Не помню, что было со мной под водою.
Очнулся - в больнице, чуть брезжит рассвет,
и тело упругое и молодое
ласкает подбрюшьем мой твердый предмет.
Сашуля! Ужели? Не сон наяву ли?
Она ли так страстно мычит надо мной?
О Боже, Сашуля! Конечно, Сашуля!
Пленительный абрис и взгляд неземной.
Но что за слова слышу я сквозь мычанье?
"Зелёный, зелёненький, плюнь мне на грудь...
Должно быть, рехнулась. Печально, печально.
А впрочем, любви не мешает ничуть.
И вспыхнуло солнце. О Господи Боже!
Я правда зелёный. Неужто я труп?
Зелёные ногти, зелёная кожа,
зелёный язык выпирает из губ.
Откуда ж та сила, что двигает тело?
Что ж, Анаксимандр был, наверное, прав -
и в смерти любовь раздвигает пределы,
как вихрь сотрясая телесный состав.
...Живую Сашулю трепал до рассвета
откинувший кони поэт Степанцов.
Чего только не было в жизни поэта
до переселенья в страну мертвецов.