Братик - Kramlyn Jascherka K.. Страница 17

Больше ничего видно не было, но и без того было не сложно догадаться, что обеими руками он, что есть сил, цепляется за трубы.

– Шура, - я просто позвал его по имени, но в повисшей тишине мой голос накатил, как волна прибоя.

Все отодвинулось куда-то далеко, и не было алкающей толпы за моей спиной, не было ничего, кроме него и меня и белой холодной преграды между нами.

Не знаю, наверное, он тоже это почувствовал. Шевельнувшись, дрогнули коленки, скрипом открывающейся двери сдвинулось назад плечо и из-под налипших на лоб волос меня обжег его взгляд.

Тугой комок страха, боли, беспомощности и отчаянной надежды ударил меня в грудь, в солнечное сплетение, лишая права на вдох, разрывая легкие. И в ответ на его взор я безмолвно протянул ему руку.

Шура.

Как разворачивается из тугого, готового к броску клубка маленькая змейка, его рука несмело, но с такой надеждой потянулась навстречу к моей. Тонкие пальцы - ледышечки - в моей ладони, тающие, текущие своей раненой слабостью мне на кожу.

Не отрывая глаз от моего лица он поднялся на ноги, выпрямил спину. Я взял его за плечи, поднял и поставил прямо перед собой. Шурка едва мог держаться на ногах, босые ступни разъезжались на кафельном полу. Он обжигал меня своим холодом, недвижный, покорный в моих объятиях, как мертвец, и только глаза его сияли безмерным множеством спутанных, противоречащих друг другу эмоций. Но в том, как он прижался ко мне, нет, почти повалился на меня было искреннее чистое доверие. Вера в меня и мою способность защитить. Я крепче сжал его, обеими руками впитывая его холод и зарождающуюся дрожь во всем его теле. Я был могуч и всевластен, как Зевс.

Его подбородок, слабенький, как вареная птичья косточка, в захвате моих пальцев. Лицом ко мне. Хочу видеть. Все видеть.

Боль - видеть. Пот - видеть. Синяки под глазами, на челюсти, засосы на шее и плечах - все видеть! Губы в смазанных, как сама скверна, следах помады. Темные потеки косметики на щеках.

Его раскрашивали словно куклу, пока я спал. Раскрашивали… я почувствовал, что меня трясет. Как будто его слабая несмелая дрожь десятикратно отдавалась во мне. Нет, это смех.

Порывистый и яростный, как собачий лай.

Бледная кожа, женская помада, голые холодные плечи и полные страхом и надеждой глаза.

Я хотел его.

Прямо сейчас.

Бог - любовь. Любовь бывает порой безжалостной, разрушительной и ужасной.

Все произошло ослепительно быстро. Он не сопротивлялся, даже не пикнул, когда я, резко развернув, поставил его на колени, грудью на унитаз и без долгих проволочек вошел в него. Он был весь открытый - шлюха! - и мокрый внутри. И именно это взбесило меня, как ничто другое. Дрянь! Мне было мало, мне не хватало трения его мышц, его привычной знакомой тесноты и узости. Рывком освободив его, я рукой довел себя до комплекции и снова ввел ему лишь для того, чтобы кончить.

Одно мгновение мне было хорошо, а потом сразу схлынуло. Я поднялся над скорчившимся, сползшим на пол у моих ног братишкой, посмотрел сверху, и мне вдруг стало так гадко и противно, что и непонятно, зачем жить-то вообще? Мне был отвратителен этот туалет, и эти люди, сопящие за моей спиной, и я сам, и жалкий, часто вздрагивающий мальчик, судорожно вцепившийся белыми от напряжения пальцами в край унитаза. Я понял, что мне срочно надо выпить водки. Это единственное лекарство, способное вернуть мне вкус жизни.

Размышляя, где еще в квартире можно сейчас найти бухло, и не лучше ли просто послать кого-нибудь сразу вниз, в ларек, я устремил стопы свои прочь от туалета.

И беспомощное, слабое «Стася!» мне вслед прозвучало так тихо, что очень легко было убедить себя, будто я ничего и не слышал.

Провал памяти (День предположительно третий или четвертый)

Новый день начался, как и предыдущий - с жуткого угрюмого похмелья. Впрочем, это и не удивительно, поскольку кончился мой вчерашний день точно так же, как и его собственный предшественник - беспросветной, совершенно свинячьей пьянкой.

Мои последние проявления гостеприимства, из которых самым невинным была драка, порядком пораспугали народ.

Впрочем, я и не подумал расстраиваться из-за этого. В любом случае, уже пора было выгонять всех их на фиг.

В коридоре шарахнулась от меня чья-то забытая девица, с зареванными красными глазами испуганно натягивавшая на себя разодранную блузку. Туалет был облеван прямо таки на мировом уровне: не то что со стен, кажется, даже с потолка стекало.

Исполненный светлых дум о том, что все это теперь придется как-то убирать, я взирал на разгромленную квартиру.

В довершение радостей доброе зеркало явило мне призрак некоей не вполне человеческой твари, в которой я с большим трудом, кое-как, неохотно опознал себя. Все суставы ныли довольно и сыто после драки. Костяшки пальцев были содраны просто в кровь. Поход в ванную увенчался успехом, и уже через пять минут я, все еще похмельный и злой, но уже мокрый и даже относительно бодрый продолжил мой долгий путь на кухню.

Где меня ожидал сюрприз.

Прямо на обеденном столе, среди объедков и растерзанной одноразовой посуды трахали Шурку. И делал это Малыш. Его спина в полосатом свитере расцветки «Улица Вязов» надежно загораживала обзор, но задранные в воздух тощие бледные ноги и ритмично движущаяся между ними голая волосатая задница не оставляли сомнений в сущности происходящих событий.

Услышав, как я вошел, Малыш обернулся, кивнул мне и, не прекращая сопеть, поздоровался:

– Привет, Стас.

Полагаю, он что-то еще хотел сказать, но я не оставил ему возможности сделать это.

Спокойно и собранно, не чувствуя даже какой-то особенной ненависти конкретно к Малышу (на его месте мог оказаться любой другой), а только густую и холодную злобу, я оттащил насильника от его добычи и вышвырнул в коридор.

– Стас, ты чего? - растерянно спросил он, пытаясь подняться: спущенные штаны не очень-то способствовали особой грации.

– Вон, - коротко приказал я, понимая, что еще слово - и я начну бить его, все еще простертого на полу ногами. И буду бить, пока не убью.

Малыш, видимо, тоже это понял.

Через пять минут вместо последних задержавшихся гостей в квартире осталось только эхо топота их торопливых ног.