Братик - Kramlyn Jascherka K.. Страница 15

Реки алкоголя, моря разливанные пива, океаны водки. Редкие островки закуси, к которым густо пахнущий анашой ветер прибивает мятые остовы целлофановой обертки. Телевизор и надрывающийся двухкассетник взаимно обречены захлебнуться в общем хаосе заглушающих друг друга десятков голосов. Визгом и хохотом взрывается вызывающе крашенная команда голых ног сгрудившихся вокруг сыплющего пошлыми шутками Демыча. И все пьют. Мы еще в стадии подъема и идет старательная гонка за лидером. То есть за мной.

Плыву на волшебном корабле блаженного отупения, глупо посмеиваясь над этой жизнью.

Я хорош, словно бог.

Нет, я и есть бог. Бог этой бухающей накурившей и накурившейся толпы, расслабленной до предела и одновременно возбужденной весельем. Не вмещаясь в гостиной, гулянка кипит по всему коридору, на другом его конце густо набив кухню.

Я пью, я смеюсь. Я расслабляюсь. Внутри странно гулко и тепло, и я заливаю туда еще огня.

Алиллуйя.

Короткой судорогой, рывком удавки вспыхивает желание подраться. Яростно, безумно. Все равно с кем. Лишь бы чувствовать хруст чужой кости на костяшках своего кулака, ловить алчными губами алую густую росу. Вот он, например. Кто такой? Что здесь делает? Как посмел развалиться в кресле и щипать за зад визгливую рыжую девку? Или вот этот - чей он там друг? Шофер категории С называется. Едва не влетел с нишей единственной фурой, а теперь переключает каналы туда-сюда, как будто у себя дома.

Злоба моя так чиста, глупа и прекрасна, что я втайне рад, что собрал их сегодня всех. Можно будет подраться и бить, и бить их, просто без повода. Просто потому что они мне все уже осточертели.

– Стас, скажи тост, - кричит кто-то, и вся толпа подхватывает с ревом и гиком.

– Стас, тебя просят, - улыбается сидящий на полу у моих ног Хиппи, фамильярно касаясь рукой моего колена.

Я каменею. На что это он намекает?

Но нет, это Хиппи. Он не посмеет.

Встаю на ноги с упоением чувствуя, что да! Это оно. Уже ведет по полной программе. Возношусь духом и телом над зловонными миазмами «Портвейна», так легко и, даже можно сказать, элегантно заглушающими все остальные разнообразные ароматы прочих напитков.

– Парни, - начинаю я уверенным громким голосом, - Парни, сегодня мы все…

Отрыжка приходит из самого застойника моей утробы. Она мощна.

Она помпезна и великолепна.

Это однозначный успех.

Сраженная аудитория через пару секунд уже валяется в коликах.

Несколько жалких плагиатчиков пытаются повторить мой гениальный номер, но как слабы и ничтожны их попытки в сравнении с моим неподражаемым номером.

Я смеюсь. У меня кружиться голова. Мне хорошо и плохо одновременно.

Как же умопомрачительно светла и чудесна глупость! Мама, роди меня дебилом.

– Стася, не надо больше пить. Стася, пожалуйста.

Огромные, злые глаза на бледном, как воск лице. Не представляю, как я услышал его сквозь весь этот гам и рев.

В дверях протиснувшись между гостями стоял Шурка.

Наверно, что-то вдруг удивительно исказилось в моем лице, но все многочисленное сборище, как по команде, затихло и напряглось. Тишина как опухоль стремительно уползла в коридор, а оттуда на кухню. Еще секунд пять были отчетливо слышны стоны и звуки совокупления из ванной, но почти сразу же стихли и они.

Я намертво впился ногтями в подлокотники кресла, в котором сидел.

Шурка. Новенькие джинсики и моя старая застиранная майка «Snickers», взъерошенные перышки волос. Ростом в лучшем случае до подмышек большинству присутствующих. Такой невообразимо прекрасный для меня, маленький, гневный. Без тапок и в носках с пароходиками над щиколоткой. Шурка стоял в дверях.

Почуяв мой взгляд - гордо вздернул голову, блеснул холодом глаз.

Мирослава…

И вдруг в накаленной тишине пушечным выстрелом прозвучал удивленный шепот чьей-то девицы:

– Бобус, а это кто?

Свита моих приближенных, знающих секрет, отчетливо напряглась, почуяла опасный момент. И только Демченко - наш спокойный непрошибаемый Демыч - решился рискнуть. Уверенным твердым голосом, так, чтобы его слышали все присутствующие, он объявил:

– Это младший брат Стаса, Шурка.

Славный Демыч. Ты помнил, как я бил тогда Миху на кухне, ты хотел все сгладить, не задеть меня. Спасибо, друг, но не надо.

Я могу сам.

Я улыбнулся. Наверное достаточно неприятно, чтобы Шурка имел право дернуться и попятиться.

– Да, но не только это, - сказал я громко и очень отчетливо. - Он мой… - Обычно я не ругаюсь матом, но в этот момент мне хватило всего одного слова, чтобы объяснить всем присутствующим в каких именно отношениях мы с Шуриком состоим. 

Кто-то нервно хихикнул, приняв все за неудачную шутку и тут же затих, поняв что обманулся.

Шурка смотрел прямо на меня, смотрел, будто не видя остальных, обвиняюще и гневно. Такой тонкий, такой маленький среди нас. И я больше не видел никого из тех, кто был в комнате, их силуэты плыли, стираясь, превращаясь в густые наслоения тумана, а между мною и им веной натянулся пульсирующий коридор багряно-красного света. Даже на расстоянии я чувствовал, как пахнет его тело, какие таинства скрывают впадинки за ушами и шея, и подмышки, и вмятинка пупка, колени и призывно глубокие ямочки в местах сочленения бедра и таза. Меня уже почти поташнивало от пленяющей сладости… этой мути.

И он понял. Узнал, почуял. Мягкое суровое личико разом побелело, ясные глаза расширились от испуга, и брат беспомощно огляделся в поисках пути к отступлению.

Но - поздно. Моя стая плотно обступила его со всех сторон.

Держала в кольце.

Довольный смех штормовым прибоем прокатился в моей груди.

– Заверяю вас, друзья мои, подонки и извращенцы, что этот сахарный комочек плоти так же хорош в своем деле, как и любой из нас.

Эта муть…

– Что, не верите?

Все молчали, не зная, как реагировать. Они боялись.

Боялись понять меня.

Боялись меня. У них было на это право.

Вероятно, по хорошему, мне следовало бы хоть немного прислушаться к этому страху. Оценить, остановиться на миг, удержать себя. Но…

Густая, выжирающая глаза, свербящая язык и пересохшую глотку муть…