Вчера будет война - Буркатовский Сергей Борисович. Страница 59

– Я понимаю вашу мысль, товарищ Берия. Если руководитель крупного государства начинает вести себя нетипично – это может быть только следствием нетипичного фактора. Учитывая, что мы знаем один такой фактор – нет смысла умножать сущности до получения новых данных. Хорошо. Возможно, вы правы. Бритва Оккама, да. Спасибо, товарищ Берия. Вы свободны.

Оставшись один, Сталин прошел в бывшую кабину машиниста, где на месте пульта управления был устроен диван, а у перегородки – маленький столик. Снял сапоги, не снимая френча растянулся на одеяле.

Берия был прав. Какими бы авантюрами ни были все действия Гитлера до того – ввод войск в Рейнскую область, Мюнхен, нападение на Польшу, Норвежская операция, разгром Франции… Нападение на СССР, в конце-то концов… Но попытка взять Москву без обеспечения флангов была диким, причем принципиально непросчитываемым риском. Без экстраординарных причин на такой риск не идут. Значит, спусковым крючком для этого наступления действительно стала утечка.

С другой стороны, авантюрность сама по себе не является залогом неудачи. Все авантюры немцев до сего дня оканчивались успешно или, по крайней мере, как воздушное наступление на Британию, не катастрофически. Впрочем, и сейчас немцы были близки к успеху. Их части метр за метром продвигались с обеих сторон Лужниковской дуги к Киевскому вокзалу и Замоскворечью. Автозавод захвачен, Поклонная гора в полукольце. Химки, которые удалось отстоять, стоили обороняющимся двух сожженных дотла танковых бригад. Рокоссовский держит фланги, подставляя под удар московские кварталы, прикрываясь Москвой как щитом. Город пока держит только крупнокалиберная артиллерия. Если немцы сумеют подтянуть тяжелые пушки… Голиков докладывал, что немцы снимают из-под Ленинграда самоходные мортиры, стреляющие полуторатонными снарядами. Если немцы установят их, к примеру, на Воробьевых горах, то не устоят и форты. И тогда вся система обороны может рухнуть. Нужно продержаться хотя бы неделю. Или две.

* * *

Поезд тяжело грохотал на стыках рельсов. Два мощных паровоза напрягали стальные мускулы, с натугой преодолевая умеренной крутизны подъем. Несколько классных вагонов за связкой локомотивов были для них несерьезным грузом, как, впрочем, и пара платформ с булыжником впереди. А вот четыре платформы странной конструкции – по две пятиосных площадки, между которыми висели, скрепляя их в единое целое, бронированные туши с угадывающимися под брезентом короткими стволами, – явно стоили затрачиваемых паровозами усилий.

Часовые на платформах внимательно оглядывали окрестности. Лес был вырублен на пятьдесят метров по обе стороны дороги, счетверенные рыльца зенитных автоматов глядели не столько в небо, сколько по сторонам.

Поезд вскарабкался на гребень и начал спуск в длинную неглубокую ложбину между двумя грядами холмов. Стук участился – под горку дело шло чуть веселее, состав запасал энергию для следующего подъема. Полотно дороги слегка приподнималось относительно рельефа, образуя примерно трехметровой высоты насыпь. Примерно посередине ложбины насыпь пересекала небольшую речку – скорее, ручеек, стиснутый бетонной трубой. Естественно, эта труба, как и все прочие такие трубы и мосты, была тщательно обследована саперами. Но на то, чтобы проверить все сотни километров пути, как, впрочем, и все окрестные холмы, сил не хватало.

На склоне одного из таких холмов, на краю перелеска, две фигуры в буро-зеленых маскхалатах ждали уже несколько часов. От лежащей между ними радиостанции к ящичку с несколькими тумблерами и переключателями змеился толстый провод в каучуковой изоляции.

– Они, родные, – лежащий справа сопровождал биноклем двойной султан дыма, – самоходные мортиры типа «Карл». Калибр шестьсот миллиметров. Четыре штуки.

– Да, страшноватые зверюги. Если они доберутся до Москвы…

– Отставить разговорчики! Предварительная!

– Понял, предварительная, – второй щелкнул тумблером. В прижатом к уху наушнике послышался тонкий свист. – Подтверждаю, есть предварительная!

– Задержка… – человек с биноклем следил за составом, отсчитывая секунды, – задержка двести двадцать три!

– Понял, задержка двести двадцать три!

Состав подходил к выбранной точке. Метров за пятьдесят до трубы, когда передовая платформа стукнула колесами на очередном стыке, тон гудения в наушнике поменялся на более басовитый. Огромная масса проносящегося над рельсами металла изменила индуктивность тщательно спрятанного под строением пути контура.

– Двести двадцать один, – одновременно с изменением тона второй откинул плексигласовый колпачок, – двести двадцать два, – рука зависла над кнопкой, – двести двадцать три!

Слегка посиневший от холода палец утопил ярко-красный диск. Долю секунды казалось, что ничего не происходит. Затем терпеливо ждавшие своего часа больше двух месяцев центнеры взрывчатки, повинуясь модулированному радиосигналу, вздыбили путь, подбрасывая оба паровоза, снося их с рельсов. Первый сразу начал заваливаться в ложбину, второй пытался удержаться на насыпи. Его развернуло поперек путей, искры сыпались фонтаном. Влекомые инерцией, гигантские платформы складывались, бронированные туши между полуплощадками налезали друг на друга и на вагоны, из которых пытались выбраться серые и белые, в нижнем белье, фигуры. Медленно валящийся вниз паровоз, наконец, рухнул, котел взорвался и облако пара скрыло из вида стальную кашу.

– Передавай – и ходу, – первый из «пятнистых» отложил фотоаппарат, которым он увлеченно щелкал все эти долгие секунды: – «Тетя заболела, приезжай, Маша».

Через сорок пять минут две девятки «Пе-2» под прикрытием истребителей атаковали место крушения. Стокилограммовая бомба попала в один из уцелевших вагонов в конце состава. Шестисотмиллиметровые снаряды сверхтяжелых мортир сдетонировали, разрушив пути и насыпь на протяжении почти сотни метров. Движение было остановлено почти на неделю. Еще несколько заложенных на излете лёта радиомин ждали своего часа.

Товарищ Старинов продолжал шутить.

* * *

Новый, по меркам мирного времени, «ТБ-7» промерз от носовой турели до кончика высокого киля. Похожий на медведя штурман извернулся и, быстро отстегнув маску, отхлебнул из шведского термоса. Если бы не горячий чай, сладкий, даже блаженно-сладкий – совсем вилы. Впрочем, за пятнадцать лет полетов можно было бы и привыкнуть. Однако не получалось. Он бешено завидовал сидящим в заклепанном бомбоотсеке «гражданским» – конечно, лейтенантские звания им присвоили, но оба метеоролога, срочно отозванных «с северов», остались какими-то невоенными – отличные мужики, в Арктике другие не выживают, но не вояки, нет. Зато высотный холод им должен быть как дом родной. После Новой-то Земли.

Услышали бы эти самые метеорологи мысли штурмана – встретили бы после полета на узенькой тропке и объяснили бы всю его неправоту. «По-товарищески». Если штурману холод просто не нравился, то полярники-зимовщики ненавидели его лютой ненавистью.