Вчера будет война - Буркатовский Сергей Борисович. Страница 60

Оба они только в начале июня сменились с годичной вахты – каждый на своей станции, познакомились в мягком вагоне поезда на Ленинград, уговорили пару литров коньяка – за знакомство и за-ради окончания вахты. Закусывали в основном предвкушениями – предвкушали Гагры (путевки дожидались в Севморпути), море, фрукты, сухое вино, девушек опять же – оба семьей пока не обзавелись. На вокзал прибыли в воскресенье – и дома каждого уже ждала повестка.

Сейчас они, свернувшись клубком в своих меховых комбинезонах и меховых же куртках поверх, привычно-внимательно оглядывали облачную кашу внизу, каждый по своему борту. Кустарные блистеры из оргстекла, врезанные в борта бывшего бомбоотсека, серьезно искажали картину. Хотя неважно. Серая пелена казалась бесконечной, как срок зимовки к концу марта. Не привыкать. И потому появившаяся на самом горизонте клубящаяся гряда вызвала почти мгновенную реакцию.

– Командир, гряда облаков справа тридцать, на горизонте! Это фронт, зуб даю, это холодный фронт! – Отзываясь на возбужденную скороговорку полярника, тяжелый корабль накренился, доворачивая на облачную стену. Штурман возил по планшету линейкой и транспортиром, прокладывая новый курс. Лохматая стена впереди вырастала, вызывая инстинктивный холодок в груди каждого из пилотов «ТБ-7» – слишком много неприятностей было связано с такими вот «воздушными замками».

– Второй, тянем на девять тысяч! – Второй пилот двинул рычаги газа до упора вперед. Благо моторы были новые, вытянут, тем более с турбокомпрессорами. Компрессоры, честно говоря, были барахло, прогорали на раз – но и меняли их после каждого полета. Сколько стоила такая роскошь, пилот боялся даже подумать – но начальству, как говорится, виднее. Раз уж в разгар войны сочли необходимым переделать целую дюжину самых мощных бомбовозов Советской страны в извозчика для «колдунов», как традиционно летуны именовали метеорологов, да еще и моторы чуть не языками вылизывают – значит, так надо. Не сказать, чтобы экипаж был недоволен – положа руку совсем уж на сердце, мало кому хотелось лезть на фрицевские зенитки и под атаки «худых».

Один из пиков облачной гряды тянулся километров до десяти, не меньше, но бомбардировщик обошел его стороной, над восьмикилометровым «перевалом». Тяжелую машину лишь слегка тряхнуло, и внизу раскрылась черная, на первый взгляд и по сравнению с белоснежными грудами облаков, бездна. Уже второй взгляд ловил извилистую береговую линию, приведенные то ли легким снежком, то ли инеем леса, неразличимые детали городков. Земля была видна до самого горизонта, и за скатом облачной гряды не было ни тучки.

– Антициклон, – в голосе метеоролога слышалось удовлетворение от хорошо сделанной работы, – совершенно определенно – арктический антициклон. Судя по всему, от минус десяти до минус двадцати в нижних слоях.

– Понял. Радист, связь с базой. Идем дальше? Горючего у нас еще километров на триста, потом возвращаемся. Или сразу домой? – Штатские или полуштатские, но во всем, что не касается прямо и непосредственно управления кораблем, метеорологи сейчас были главными.

– Согласен, командир. Пройдем сколько можем, оценим размеры. А потом на базу, да.

«ТБ-7» шел на девяти километрах, взбудораженный воздух принимал в себя насыщенные углекислотой и водяным паром выхлопные газы, мгновенно высасывая из них тепло. При минус пятидесяти градусов за бортом пар мгновенно кристаллизовался в микроскопические иголочки, образующие за тяжелой машиной пышный, хорошо заметный с земли инверсионный шлейф. Это было красиво, однако пара «мессеров» из финской ПВО руководствовалась совсем другими эмоциями. Одинокий высотный самолет мог быть только разведчиком, а значит, должен быть сбит. Турбокомпрессоров на «Bf-109F» не было, но легкие машины с мощным мотором и без них карабкались вверх весьма уверенно. Хвостовой стрелок «ТБ» засек истребители на фоне земли всего с пары километров, когда те обзавелись собственными шлейфиками. Бомбардировщик дернулся, но от границы облаков они ушли километров на сто, минут двадцать лета – и эти двадцать минут надо было продержаться.

Пулеметные турели тяжелых бомберов – это сила, когда те идут в коробке машин в двенадцать, а лучше – под сотню. Тогда на пути истребителей встает стена свинца, пробить которую можно только сочетанием тактики, мастерства пилотов – и количества, естественно. Одинокий бомбардировщик против двух грамотных пилотов не жилец, разве что повезет.

Не повезло. После двух коротких очередей стрелок в хвостовой турели завалился на пулемет, еще пара заходов покончила с бортовыми точками и верхним куполом. В разреженном воздухе «мессеры» маневрировали с трудом, что позволило отчаянно (насколько позволяла высота) маневрирующему разведчику выиграть хоть сколько-нибудь времени. До облаков оставалось всего две-три минуты – но этих минут не было. Уже не опасаясь пулеметов, «Мессершмитты» один за другим зажгли оба левых мотора. «ТБ-7» свалился на крыло и посыпался вниз. В полутора тысячах километров восточнее один оператор сделал отметку о потере очередного метеоразведчика, а другой прочертил курс и скорость холодного антициклона, неотвратимо надвигающегося на европейскую часть Союза.

* * *

Старший сержант Лемехов лежал между могилами мещанина Пузанова и безгильдеиного купца Братухина почти пять часов. Деревья на кладбище были скошены артиллерийским огнем, словно гигантской косой, так что маскироваться среди могилок, да плюс под поваленными стволами было одно удовольствие. Изредка в оптике винтовки за речкой и в развалинах Канатчиковой дачи наблюдалось шевеление, но для стрельбы по «пациентам» было слишком далеко. Лежащий на три могилы справа наблюдатель что-то хрипел в телефон, но, видимо, командование сочло перебежки немцев недостаточным поводом для огневого налета. Хотя тяжелые снаряды артиллерийских фортов могли бы успокоить нынешних обитателей больницы не хуже смирительной рубашки – начальству виднее.

Начальству всегда виднее. Ну почти всегда.

Его дело вел целый старший майор госбезопасности, не какая-то мелкая сошка. Разобрал по косточкам весь тот злосчастный вечер, когда он, Лемехов, почти пропустил через границу предателя. Он был готов к расстрелу – считал его заслуженным. Его ротозейство стоило жизни двум лучшим бойцам заставы и, судя по въедливости следователей, привело к большому ущербу для страны. Пусть перебежчик был убит – то, что он нес через границу, похоже, было чем-то очень, очень важным.

Поэтому, когда почти через два месяца осунувшийся старший майор протянул ему красноармейскую книжку, он не сразу поверил и понял, что происходит.

«Пограничник из тебя, Лемехов, хреновый. А вот стрелок – неплохой. Так что иди – и стреляй». Только тогда Лемехов и узнал, что началась война.

Он стрелял – редко, как и любой снайпер, точно – как снайпер хороший. Их воздушно-десантная бригада ни разу не видела самолетов, кроме как над ними – немцев, которые пытались смешать их с землей, и изредка – наших, которые занимались тем же по ту сторону фронта. Парашютов тоже не видели – кроме тех, что раскрывались над сбитыми летчиками.

Ими затыкали дыры, их бросали под гусеницы танков и удары штурмовых групп немцев, под снаряды гаубиц и очереди пулеметов. Потом отводили, пополняли молодыми, здоровыми и полными готовности умереть за Родину парнями. Большинству это – умереть за Родину – удавалось, часто в первом же бою. Немногие выжившие учились не умирать, а убивать врагов. Но таких, научившихся, было мало, и они отступали, сменялись – и затыкали новую дыру, каждый раз на другом участке фронта, но все дальше и дальше на Восток.