О египетских мистериях - Автор неизвестен. Страница 3

в состав данной книги, именно учениками, товарищами и последователями халкидского философа, расселившимися после его смерти по всей Римской империи, и были основаны важнейшие философские школы – Пергамская, Александрийская, косвенно-Афинская, слава которых еще долго будет сохраняться, невзирая на закат языческой духовности и образованности.

Впрочем, поскольку восхваление или принижение, как и вообще какая бы то ни было оценка жизни, деятельности и учения Ямвлиха, выходят за рамки настоящей статьи, цель которой -прежде всего облегчение чтения собственного текста философа, на этом в отношении его биографии, как и всяческой филологической критики, мы и остановимся, отсылая интересующихся подобными вопросами читателей к фундаментальному труду А. Ф. Лосева, ссылка на который приведена выше.

Итак, чтение любого неоплатонического-как и вообще всякого чуждого нынешним временам-текста сопряжена с немалыми трудностями, которые вызваны в основном тем, что мысль автора и читателя движется разными путями; потому и облегчить понимание книги можно, лишь направив и определенным образом наставив читателя в том предмете, которому, собственно, и посвящена предлагаемая его вниманию книга. Переходя конкретно к Ямвлиху, заметим, что его сочинение-не повествование о чудесах, к каковому мнению может склонить многократное упоминание им слова «теургия» -«богоделание», т. е. поклонение богам: теургия для халкидца не равна ни колдовству, ни тем более фокусничеству, которые обычно связываются в сознании людей с чудом и чудотворчеством. Теургия в понимании сирийского философа-это и не умное молитвенное делание, так же как и не произведение

человеческого искусства, разума и рассудка или чего бы то ни было человеческого вообще. Если взять наиболее общее и потому наименее полное и содержательное определение, то теургия -это заповеданное богами совершенное жреческое служение, происходившее прежде всего у так называемых священных народов-египтян и ассирийцев (халдеев). Именно таким определением и пользуется Ямвлих, никоим образом не желая, а возможно, и не будучи, в состоянии посвящать кого бы то ни было в тонкости и детали жреческих таинств. Самое главное для него – это предельно осмыслить и наполнить умным, а точнее, коль скоро уже IV век и Андроник Родосский уже произнес это слово,- метафизическим содержанием такое общее определение, апеллируя не к скрытому в недоступных для непосвященных глубинах святилищ, но к явному и хорошо известному, встречающемуся даже в повседневной жизни.

Итак, метафизическое осмысление какого бы то ни было предмета-пусть даже столь почтенного, как теургия,- в эпоху неоплатонизма с его стремлением к синтезу даже казавшегося ранее несовместимым сводилось к использованию всего опыта эллинской философии в данном конкретном отношении – пусть даже придется поставить рядом Гераклита, Платона, Аристотеля, Зенона Китийского и даже Пиррона. Подобное не смущало уже никого; не смущает это и Ямвлиха, тем более что уже в первых строках своей книги он пишет о наставлениях, которые древние эллинские философы получили у современных им толкователей священных текстов, т. е. теургов.

Стало быть, первый шаг в понимании и легком усвоении труда Ямвлиха состоит в обозрении того, в каком состоянии находилась в его время метафизическая и натурфилософская мысль и по каким путям она двигалась; такой обзор

мы в меру своих сил и представим читателю. Последующие шаги должны уже более соответствовать устремлениям каждой отдельной личности, и в более или менее детальной проработке нуждается лишь вопрос о египетских мотивах в творчестве Ямвлиха, а точнее, о мотивах герметических, связанных с именем Гермеса Трисмегиста, которым было подписано множество имевших в IV веке хождение сочинений; их влияние на Ямвлиха трудно отрицать и разумнее лишь оценить его меру.

Итак, если не важнейший, то, во всяком случае, центральный и ключевой круг проблем, которые поднимались в античной философии и актуальность которых сохранилась, по крайней мере, до времен Ямвлиха, а по сути, и доныне, связан с понятием бытия. Аристотель, описывая сферу интересов своей первой философии, отмечал: «Снова и снова; издревле, и сейчас, и всегда ищут и всегда встают в тупик, спрашивая, что есть сущее, т. е. что есть бытие» *. Бытие предстает в эллинской философии в самых разных обличиях: как собственно бытие (?? ?????), как сущее (?? ?v, ?? ????) и как сущность (? ?????). Все эти слова объединены одной основой -глаголом ????, я есмь, и проблему в общем можно сформулировать примерно так. Все вещи определяются с использованием этого глагола, выступающего как связка: А есть В. Если же мы попытаемся определить сам глагол-связку, то столкнемся с непреодолимыми

____________________

* Аристотель. Метафизика, VII, 1, 1028Ь, 4. Цит. по: Бибихин В. В. Язык философии. М., 1993. С. 180-181. В собрании сочинений Аристотеля перевод этого пассажа несколько иной и, по-видимому, менее точный.

трудностями; действительно, что есть «есть»? А если предпринять попытку определить сущее, то в этом случае окажется, что оно есть все, кроме не-сущего; последнего же явно нет, и в итоге мы приходим к полной неопределенности. Что же касается сущности, то какое мы можем вынести о ней суждение? Ибо явно неразумно определять ее как устойчивое свойство или качество: ведь без нее предмета попросту нет. Таким образом, как часто бывает, мы приходим к тому, что, казалось бы, явное и очевидное рассыпается и становится совершенно непонятным. Разумеется, остается скептический ответ: мы употребляем слова «бытие», «сущность», «сущее»по договоренности, соблюдая принятые среди людей условности. Однако, поскольку такой ответ оказывается, как и все скептические речения, скорее уходом от ответа, стоит все-таки попытаться проследить, как положительная эллинская философия отвечает на вопрос о бытии, не пугаясь рискованности и двусмысленности данного исследования.

Но прежде следует сказать немного и о современном представлении о бытии, как бы вобравшем в себя все весьма мало обоснованные амбиции новоевропейского мышления. Рассмотрим следующее определение бытия: «Бытие, философская категория, обозначающая реальность, существующую объективно, вне и независимо от сознания человека» *. Разумеется, это определение некорректно: оно выводит бытие из существования, т. е. из самого себя. Кроме того, если вспомнить реальную практику марксистской философии и то, что она называет бытием и сознанием произвольным образом что угодно, подобное определение может вызвать лишь усмешку. Однако лучше эту усмешку