Политический класс 43 (07-2008) - Журнал Политический класс. Страница 24

Выше я уже показала, что качественные и оригинальные российские социальные теории производятся. Но они плохо востребованы из-за атмосферы во многих научных сообществах, из-за неадекватного отношения власти к задачам социальной науки или вульгарного применения ее проектных возможностей (например, при шоковой терапии), из-за иллюзий ясности общественных проблем и упрощения, вызванного апелляцией к обыденному сознанию и игнорированием фундаментальных достижений социальных наук.

Запад, особенно США, чрезвычайно эффективно используют социальные науки. В рассекреченном докладе американского разведывательного сообщества «Контуры мирового будущего», подготовленном учеными во главе с Джозефом Наем и представляющем собой прогноз мирового развития до 2020 года, предлагается сценарий-тренд, комбинированный со сценарием-идеологией американского и мирового будущего.

В докладе говорится: «Линейный анализ позволит нам получить значительно видоизмененную гусеницу, но никак не бабочку — для этого нужен скачок воображения. Мы надеемся, что данный проект позволит нам совершить такой скачок — не предсказать, каким будет мир в 2020 году (это явно лежит за пределами наших возможностей), а тщательно подготовиться к разнообразным трудностям, которые могут ожидать нас на нашем пути».

Мнение о подчиненности идей российских теоретиков в области социальных наук западным концепциям нередко высказывается, поскольку российские ученые и философы часто цитируют западных коллег. Однако все понимают, что социальные науки — экономика, политология, социология — возникли на Западе и для анализа самого Запада. Они стали распространяться в другие страны по мере модернизации этих стран и появления в них социальных структур, соизмеримых с западными. Рассмотрим это на примере социологии. Согласно Мартину Олброу, социология проходила следующие стадии развития.

Во-первых, универсализм. Это — классическая фаза социологии, при которой доминирует стремление к получению общезначимого знания о человечестве и для человечества (Огюст Конт, Герберт Спенсер).

Во-вторых, национальные социологии. Формирование социологии на профессиональной основе, продолжение ее классического периода, но в пределах национально-государственных границ (Вебер, Дюркгейм). Социологические школы возникли в Германии, Франции, США, Британии, Италии, России и других странах, в том числе и незападных. Производимые идеи не утрачивали универсального характера, но контакты между социологами разных стран были недостаточно развиты.

В-третьих, интернационализм. Он являлся ответом на разрушение национальных идеологий и на мировые войны. Представлял собой двусторонний процесс — распространение в незападные страны как западной рациональности и теории модернизации, так и идей социализма. Усилились контакты между учеными, возникла Международная социологическая ассоциация в 1949 году, стали проводиться международные конференции. Западным ученым именно в этот период стали более известны концепция больших циклов Николая Кондратьева, идеи неформальной экономики Александра Чаянова, диалогическая теория Михаила Бахтина.

В-четвертых, индигенизация социологии. Это фаза появления местных, локальных социологических концепций. Проявилась с 1970-х годов. Индигенизация стала формой сопротивления господству западных теорий. Подчеркивалась эвристическая значимость собственных культурных традиций как стимулов для появления новых направлений в социологии. Хантингтон так характеризует это умонастроение: «То, что является универсализмом для Запада, для всех остальных выступает как империализм». В некоторой степени индигенизация социологии, по мнению Олброу, произошла и на Западе: социологические исследования в США, Франции, Британии, Германии и особенно в Канаде (движение канадизации социологии) становятся более специфическими. Источник этого — не враждебность к каким-то теориям, а интерес к своим особенностям.

В-пятых, глобализация социологии. Это — продукт объединения национальных и интернациональных социологических традиций, индигенизации и универсализма, то есть всех четырех прежних стадий.

Из сказанного вытекают основные дилеммы между универсальностью, воспринимаемой как принадлежность теорий Западу, индигенизацией как сопротивлением этому и глобализацией социологии, пытающейся учесть оба опыта. Сказанное в отношении социологии проливает свет на все социально-гуманитарные науки и дает ответ на вопрос о том, в какой мере российские исследования должны быть связаны с западными, а в какой — являться самостоятельными.

Сопротивление западному типу дискурса и есть индигенизация. Так, в Латинской Америке предполагают необходимым включить в латиноамериканский социальный дискурс местное знание, проблемы участия, власти, исследования коллективов, отношения настоящего к прошлому, использования традиции для мобилизации масс, признания ценностей народной культуры, легитимности отрицания западных ценностей, критики эксплуатации, нужды и несправедливости, трансфера латиноамериканского социального знания в другие страны, и прежде всего на Запад.

Вопрос о возможности японской социологии прямо ставится в литературе. В Японии имеются два основных направления в социологическом знании: использование западных теорий как универсальных и индигенизация — попытка построить социологическую концепцию исходя из японской уникальности. Джон Ли высказывает неудовлетворенность обоими подходами: «Аргументы уникальности и генерализации являются двумя сторонами одной и той же теоретической медали. Тщательное и придирчивое описание основных институтов или групп можно осуществить без стремления выяснить их специфичность или универсальность. Универсальная теоретическая модель, по контрасту, просто предлагает место для Японии в ее концептуальной схеме. Но оно очень мало и толкает Японию к поискам аналитических инструментов, имеющих смысл для анализа японского общества».

Легко видеть, что знание об обществе в России имеет также бинарную оппозицию — освоенной западной социальной науки и местных попыток описать национальный характер, российскую многонациональность, мультикультурализм и мультиконфессионализм, коллективизм, отсутствие серединной культуры, неформальность экономики, предпочтение воли свободе. Ставятся вопросы об учете этой специфики западными социологами при попытке объяснять российские процессы, но этого пока добиться не удается, хотя имеются богатые традициями и результатами русские школы в социально-гуманитарных науках.

Предложены три попытки преодоления несоизмеримости социальных теорий в странах с различной социальной реальностью и возможности достижения ими глобальной универсальности.

Первая из них принадлежит Петру Штомпке. Он полагает возможным сблизить западные и незападные концепции посредством увеличения арсенала «мягких методов» — феноменологии, этнометодологии, герменевтики, коммуникативной социологии, что увеличивает способность понимать «чужие» — незападные — общества и быть соизмеримыми с их собственными представлениями о себе.

Вторая попытка связана с японским опытом. Джон Ли показал, что «мечта об универсальном теоретизировании трудноосуществима, если ни невозможна, на уровне Японии, даже если японское общество будет определено как политическая или культурная единица». Это — локальная единица, не способная произвести универсальный продукт. Но ведь Запад делал это, почему же Япония не может? География культурных универсалий включает отдельные страны, которые производят нечто, принятое всеми народами. Именно на этом пути Запад и создал универсальные формы социального знания. Япония не стала в отличие от Запада центром мирового развития, определившим его направленность. Она играет большую, но сегодня уже не ведущую роль в своем регионе, и развитие в ней построено на заимствовании западных технологий и использовании уникальных местных особенностей. Перспектива развития ее социальных наук состоит в осмыслении собственного включения в транснациональные связи. Гораздо большие притязания на универсальность сегодня могут выдвинуть страны БРИК. Хотя это и виртуальное сообщество, но его реальность — в однотипности развития.