Как закалялась жесть - Щеголев Александр Геннадьевич. Страница 72

При слове «ребенок» Елена вздрогнула. Вот так гонишь, гонишь из башки этот страх, медленно пожирающий организм, а тебе оплеуху — бац! Чтоб помнила, чтоб не забывала… Она взяла с тарелки ватрушку, откусила и принялась жевать, не ощущая вкуса. Салат из огурцов с помидорами стоял недоеденный, а от вида пшеничной каши ее мутило. Только омлет съела целиком, еще до чая.

В гостиную вошла повариха, рекомендованная Неживым и нанятая Саврасовым. Осторожно спросила:

— Я могу собрать пустые тарелки?

— Валяй, — махнул Виктор Антонович рукой.

Эта упитанная тетка, вечно прятавшая руки в кармане передника, готовила, в общем-то, неплохо. Приходила утром, уходила вечером. Выходной — воскресенье, когда еду привозили из ресторана. Тем, что происходило вне стен кухни, не интересовалась. Вроде бы именно такой человек здесь и нужен, однако… Если сравнивать с кулинарными талантами Сергея Лю, то поневоле вздохнешь с сожалением, потому что — не сравнивается.

Кстати, по воскресеньям, во дни ресторанной пищи, Елена питалась отдельно, у себя на Втором. Прочие обитатели особняка тоже предпочитали разойтись по своим конурам, разобрав подносы с едой. В гостиной оставался один Саврасов, откушивая свои любимые блюда, которые ему доставляли отдельно — из корейского ресторана. Блюда, сами понимаете, были из собачатины. Азу, бифштексы, что там еще… и с каким же смаком он все это уплетал! Отвратно — до блевоты…

Опять Елену замутило.

— Винч! — позвала она. — Голос!

Чау приподнялся и с готовностью гавкнул.

— Можно я дам ему печенье? — спросила Елена.

— Испортишь пса, — коротко сказал Саврасов.

Она смолчала. Не при Викторе же Антоновиче семейные сцены устраивать?

Хотя, обидно до колик. Собаку-то завела Елена — назло им всем. Прежде всего, конечно, назло покойной матери, но и Саврасову тоже… Все мимо. Не сладилось у Елены с Винчем. Взяли пса годовалым. Привитым, можно было сразу гулять. Он очень непросто адаптировался, поскуливал частенько, тосковал по прежним хозяевам. Но почему-то сразу сдружился именно с Саврасовым, признав его за вожака. Непонятно…

Ведь урод ненавидел собак до такой степени, что жрал их раз в неделю! Уверял, что главная мечта его жизни — поохотиться на собак! И, несмотря на это, возился с Винчем, как с младенцем: расчесывал, мыл, заказывал ему корма — исключительно класса «суперпремиум». А как они играли в «собачьей комнате», глаза бы не видели. Мало того, выгуливал Винча по большей части тоже Саврасов, благо бульвар под окнами. Ехал в своей наворочанной коляске, держа пса на длинном поводке-рулетке… Чем все это объяснить? Наверное, тем, что чау-чау, во-первых, на собаку-то и не похожа, и во-вторых, Винч оказался почти что вегетарианцем, легко обходясь без мяса.

— …Причем, женщины открыто используют не только мужей или любовников, — жарко говорил Виктор Антонович. — Любых мужчин! Так называемая галантность, воспитание — та же выдумка женщин. Мы, вернее вы, почему-то должны уступать им лучшие места, уступать очередь, пропускать впереди себя. И при этом чувствуете себя героями. Так вас запрограммировали, уж и не знаю кто… (Саврасов слушал, чему-то улыбаясь. ) Вот кстати, послушай историю. Давно это было. Еду я как-то в общественном транспорте, сижу. Сначала было пусто, потом народу поднабралось. И встала возле меня молодая девица с животом. А я сижу. И стали мне вокруг шептунов пускать, мол, встаньте, уступите место беременной женщине. Я, естественно, сижу, хотя внутри постепенно гореть начинает. Мужик какой-то ко мне руку тянет. Я ему: «Подумай мозгом, герой», — нет, все равно тянет. Ну, я взял его руку в районе локтя, двумя пальцами, и сжал. Вот здесь, смотри — болевая точка. Запястье и кисть моментально отнимаются… Бабы завопили: мерзавец, мол, подонок. Я им объясняю: с какой стати я должен кому-то уступать? Во-первых, для таких пассажиров есть специальные места. Во-вторых, я купил билет, оплатив тем самым удобство, которого меня вдруг лишают. В третьих, есть другие пассажиры, те же женщины, которые могут уступить место, если им дорого состояние их беременной подруги… Главного я тогда не сказал. Скажу сейчас. Сколько раз я видел, как соплюшки, эти с О ски-пидиростки, не уступают место пожилым мужчинам, практически старикам! Почему? Для них это западло. Уступать должны мужчины, и точка. Короче, так им, то есть вам, и надо. Вы отдаете гораздо больше, чем получаете, а потом удивляетесь, почему так мало живете…

Час от часу не легче, подумала Елена. Не про детей, так про беременных. Что за разговор у них сегодня уродский… Она посмотрела на Вадима. Тот внимательно смотрел на нее. Оба они не участвовали в споре, помалкивали. Крупный парень — Вадька. Очень крупный, породистый, мясистый… Взгляд у Елены стал на миг оценивающим, профессиональным. Сколько заказов одним махом можно закрыть… Она мысленно одернула себя: это ж супруг будущий! Что ты себе воображаешь, маньячка?

Елена громко хмыкнула. Теперь все посмотрели на нее.

Хотя, с другой стороны, мать-то резала мужей — и нормально…

А Виктор Антонович сущую правду говорил насчет взаимоотношений полов. Все они, самцы, — это корм. Елена подмигнула Балакиреву (тот расцвел), куснула ватрушку и запила остывшим чаем.

— …Я не такой, — подытожил Неживой. — Я никому не отдам своего. Для меня высшая ценность — я сам. И этим я всегда ставил женщин в тупик. Они ждут от меня привычного поведения, стереотипной жертвенности, и потому обижаются. Они думают, я их ненавижу. Глупость. Я просто понимаю систему этих вампирских отношений и не участвую в ней.

— Браво, — Саврасов ему поаплодировал. — Настоящий манифест.

Он поаплодировал символически: соединил пару раз здоровую руку с протезом. Жутковатого вида был протез — похоже на руку у Терминатора. Биомеханика, с которой урод пока не очень-то управлялся.

— Жаль, что нет такого трибуна, такого, не побоюсь сказать, мессии, который донес бы до вас, мужиков, эти простые мысли. А то изувечили хороший мир. Вы ничего бабам не должны, когда ж, п-твоить, вы все это поймете… — Неживой обернулся и крикнул: — Эй, пампушка! Еще чаю!..

— Вы не учитываете некое таинство, называемое любовью, — сказал Саврасов.

— Я не знаю, что это такое.

— Другие-то знают. В этом ваша ошибка.

— Я не знаю того, чего нет. Того, что не существует в природе.

— Любовь — не существует?

— Абсолютно так.

— Если вы чего-то не знаете, это не значит, что его нет. Предположим, б О льшая часть женщин и вправду живет по вашим принципам, но из ваших ста процентов нужно вычесть тех, кто любит. Боюсь, вы и вправду не знаете, какими жертвенными могут быть женщины.

— Примеры? — быстро спросил Неживой.

— Да сколько угодно! Возьмем то, что на поверхности. Жена не бросает алкоголика, опустившегося неудачника, зачем-то поддерживает его, хлопочет над ним, хотя, никакого «мяса» и прочих бонусов давно уже не получает. Часто сносит побои, — почему, зачем? Любит. Или, скажем, живет женщина с инвалидом, почему-то не бросает его, обеспечивает, мало того, даже не изменяет. Почему? Любит.

— Ты мне настоящий пример дай, а не то, что в книгах или в кино показывают.

— Про пьяниц и инвалидов — это не кино. В жизни таких случаев полным-полно. Я, знаете, жил на дне, повидал многое.

— И все-таки, мне кажется, ты придумываешь. Эта ваша любовь — химера. В лучшем случае — болезненное проявление какого-нибудь инстинкта.

— Мы с вами никогда не договоримся, Виктор Антонович.

Неживой радостно оскалился:

— Ничего, в главном мы договорились, — он широким жестом изобразил сферу, означавшую, по-видимому, особняк и все с ним связанное.

И в этот момент Елену вытошнило…

Блеванула она роскошно — на себя, на стол, Вадьке перепало. Все вскочили, даже Саврасов дернулся было из своей коляски.

Виктор Антонович Неживой изменился в лице. И так-то он вызывал загрудинный трепет, в том числе когда бывал, как он выражается, благодушен; теперь же стал страшен.