Сладкая песнь Каэтаны - Пиньон Нелида. Страница 88

Стоя рядом с Себастьяной, Виржилио бросил взгляд на замшелые стены вокзала.

– Я не без колебаний согласился. Боялся застать Балиньо по другую сторону сцены за не очень благовидным занятием. Я заподозрил, что молодой человек, подточенный неожиданными чувствами, наведенными извне с единственной целью сгубить его душу, не смог воспротивиться этим чувствам. Несмотря на всю свою невинность, дал приют злодеям, продал им душу.

Вздыхая вместе с верной Себастьяной, Виржилио укреплял свое милосердие к чужой судьбе.

– Бедная душа человеческая! Будучи честной и благонамеренной, она всегда стояла на осклизлых камнях.

Диана теперь ненавидела учителя. Неблагодарный, он никогда не ласкал ее на Рождество и не дарил подарков, а теперь еще пользовался слабохарактерной Себастьяной.

– Вы просто-напросто боялись пойти к радиоле, – сказала Диана, обмахиваясь листами газеты, датированной 1963 годом.

– Никогда я не был трусом! Упомяните хотя бы один случай, когда я бежал бы с трибуны или от учеников, грозивших забросать меня камнями.

Это все нападки. Правда, он никого не убил, но не всегда надо прибегать к такому крайнему средству, чтобы показать храбрость. Или затевать дорого обходящиеся войны во имя устарелых понятий о патриотизме.

– Я тоже побоялась. Предложила пойти вместе, раз уж малодушный Эрнесто бросился в железные объятия Вивины.

Из верности другу детства Полидоро прервал возводимый на Эрнесто поклеп.

– А где же был наш грек? – Полидоро отвлекал внимание присутствующих на Вениериса, у которого сохранилась героическая жилка.

– Не прерывайте меня, Полидоро, – обиделась Диана.

Всем на удивление, Полидоро проглотил упрек. Будто ему теперь полезно было познать смирение на себе.

Диана играла как настоящая актриса, ее великолепные жесты резким контрастом выделялись на фоне замшелых стен вокзала.

– Я пошла взять свечу и коробку спичек, которые Эрнесто и Пальмира хранили под лестницей второго этажа. В этом закутке они свили себе любовное гнездышко.

При слабом свете свечи Диана пошла туда, где стояла радиола. Нарочно грохотала каблуками, чтобы предупредить Балиньо о своем приходе, но молодого человека там не оказалось: его похитили или он просто-напросто ушел, пресытившись театром. Жизнь в «Ирисе», где воображение разыгрывалось с необыкновенной силой, обнажила чувства широкого диапазона, от любви до зависти через досаду, горечь, обиду. Может, у Балиньо возникла потребность жить самостоятельной жизнью, а не в тени Каэтаны, которая накрывала его целиком.

Радиола тоже исчезла. На столе лежали лишь осколки разбитых пластинок.

– Какие это были пластинки? – с опаской спросила Джоконда.

– На них была та опера, которую мы играли.

– Значит, Балиньо, перед тем как исчезнуть, разбил пластинки? – ужаснулась Себастьяна.

Виржилио отверг такое предположение.

– Это сделал не он. Для чего бы ему выступать против своей хозяйки?

Ехидное замечание учителя, низводившее Балиньо до уровня комнатной собачки с ошейником, обрадовало Полидоро. Не любил он этого юношу. Считал, что из-за него не удалось не то что увлечь в постель, но даже поцеловать Каэтану.

– У Балиньо были мотивы, чтобы предать Каэтану. Он никогда не согласился бы на то, чтобы Каэтана осталась со мной в Триндаде. Особенно после своего триумфа, обеспеченного моими стараниями, – убежденно сказал Полидоро.

Джоконда жестом остановила этот бред. В заброшенном здании вокзала воцарилось безумие. Все они лепились к стенам, словно призраки, ожидающие поезда, который куда-то увезет их, говорили о том, чего не видели воочию. Со своей стороны Джоконда могла лишь засвидетельствовать, что после возвращения Дианы появился Вениерис с поникшей головой.

– Какая-нибудь новая беда? – спросила она, ибо переживала за грека, который бормотал непонятные слова, наверно по-гречески, и в них было единственное его утешение.

Вениерис не мог простить Виржилио, который, не посоветовавшись с ним, взял да и погрузил зал в темноту. И никто уже не мог насладиться декорациями, написанными специально, чтобы придать старому кинотеатру своеобразную эстетику. Как будто этого было мало, его ждало еще большее огорчение: увлекаемый толпой, ринувшейся к выходу, точно стадо диких бизонов, художник оказался на улице. Среди машин, срывавшихся с места в карьер и грозивших задавить его, он обнаружил, что чья-то преступная рука, несомненно рука наемника, сорвала с фасада все расписанные им холсты.

– Это был заключительный смертельный удар по нашей мечте, – печально сказал Вениерис. – Не осталось даже воспоминания. Даже если бы я попробовал снова написать такие полотна, у меня бы ничего не получилось. Теперь мне остается только вернуться в Грецию и расписать настоящий театр. Для меня это единственный способ снова познать счастье.

Он пришел жаловаться на воровство и взывать о помощи. Подошедший вместе с Мажико Франсиско хлопнул его по спине.

– Какая жалость! Такой был красивый фасад! – Тут же извинился и сказал, что спешит. В баре «Паласа», должно быть, полно народу.

– Я утешила Вениериса и спросила, не видел ли он Балиньо, уведенного похитителями, – пояснила Джоконда, опершись на спинку скамьи.

– И никто мне ничего не сказал! – продолжал Вениерис, озабоченный лишь похищением своих произведений.

Джоконда в своем рассказе воссоздала картину посещения уборной Каэтаны. Они постучали в дверь. Хотя никто не ответил, решили войти. Виржилио предложил взломать дверь.

– Если бы мы встретили хотя бы Данило! – сказала Пальмира, мечтая о могучем мужском теле, после того как в последние дни имела дело с тщедушным Эрнесто.

– Поверните ручку. Возможно, дверь не заперта. Учитель осторожно нажал ручку, и дверь открылась.

Он опасался яростной отповеди огорченной случившимся Каэтаны. Джоконда прошла вперед, готовая на самые решительные действия.

Каэтана исчезла. Пока они рассуждали, собрала одежду, фальшивые драгоценности и покинула свою комнату. Туалетный столик был пуст.

Пальмира села на скамью рядом с Полидоро. Ей было больно слышать, как он с трагическим видом без конца повторял:

– Снова сбежали. Как двадцать лет назад.

– А где вы были все это время, после того как ушли из «Ириса»? – с недоверием прервала Диана его декламацию. У Полидоро тоже были мотивы, чтобы совершить недостойный поступок: провал оставлял Каэтану во власти его любовных притязаний и его богатства.

– Не заставляйте меня рассказывать, – попросил он слабым и хриплым голосом.

– Куда бы пошла Каэтана без денег и без будущего, если не в объятия Полидоро? – подлила масла в огонь Джоконда, не скрывая гнева.

Виржилио воспротивился навету.

– Каэтана предпочла бы убить себя, но не зависеть от милости Полидоро.

Фазендейро освободился от державшей его за руку Пальмиры.

– Это была бы не милость, а любовь! – Голос Полидоро загремел, и это был знак того, что он воспрянул духом, яростно отбивался. Что они знают, в конце концов, о его отчаянии в «Ирисе», когда со своего места в первом ряду он увидел, как дымка мечты испарилась вместе с лучами прожекторов Виржилио? Сначала он не двинулся с места и просидел довольно долго. Слышал горестные причитания Вениериса, произведения искусства которого были загублены злыми интриганами. Где его родина, после того как он открыл для себя зов искусства? Полидоро видел, как Эрнесто, убегая от Пальмиры, споткнулся на лестнице, ведущей в партер, – так торопился домой; прошел мимо фазендейро и не заметил его. Слышал доносившиеся из-за занавеса крики Трех Граций, отметил разочарование тех, кто заходил в уборную Каэтаны. Тогда он решил дать бой Додо, но ее не оказалось дома. Полидоро схватил охотничье ружье, с которым объезжал свои владения, побежал в полицейский участок.

Здание казалось пустым, светилось лишь одно окно. Его встретил дежурный сержант.

– Доктор Нарсисо уехал в Рио-де-Жанейро с час тому назад. Захотел посидеть с семьей у телевизора, чтобы отметить торжество Бразилии на чемпионате.