Мумия - Столяров Андрей Михайлович. Страница 11

Герчик был со мной примерно с 89-го года, с того самого времени, когда буря событий вымела меня из института в политику. Я прекрасно помню, как он у меня появился. Это было время надежд, время романтических ожиданий. Собирали Первый съезд народных депутатов СССР, говорили о гласности и демократии, прошли первые выборы. Никогда еще у меня не было столько добровольных помощников. Люди приходили ниоткуда и готовы были работать бесплатно, круглые сутки. Помещение под штаб выборов предоставила нам редакция институтской многотиражки. Партком возражал, но мы явочным порядком заняли две маленькие комнаты — натащили откуда-то стульев, приволокли чудо тогдашних времен: компьютер. Половина нашего института ходила сюда, чтобы поспорить. Вечно стоял крик, плавали клубы табачного дыма. И вот в этот крик, треск машинки, взрывное дребезжание телефона именно что ниоткуда, видимо, просто с улицы, вошел юноша: джинсах и пузырящемся на локтях старом свитере, обозрел обстановку, напоминающую времена революции, резко кашлянул, тряхнул хипповатыми волосами и сказал, безошибочно угадав во мне старшего:

— Извините. Я хотел бы у вас работать…

Если бы он сказал, что хочет защищать демократию, я, скорее всего, отправил бы его восвояси. Слово «работать» меня озадачило. Я его обозрел снизу вверх, и увиденное, откровенно говоря, мне не понравилось. Что-то, однако, удержало меня от немедленного отказа, и я, внутренне усмехнувшись, посадил его за составление так называемых «базисных списков».

Это было у нас нечто вроде пробного камня: нудное, изматывающее, требующее кропотливости и усидчивости занятие, выяснение адресов, имен-отчеств, способов срочной связи, у кого какая профессия и круг знакомых. Главное же, вычисление, скажем так, личных характеристик: кто на что в действительности мог быть пригоден. Ситуация тогда и в самом деле была романтическая, народ валил валом, я просто задыхался от пустопорожних контактов. В беспробудном кипении демократии следовало навести порядок. Между прочим, работа для человека с железной нервной системой. Несколько энтузиастов уже утонули в этой канцелярской трясине, и я, честно признаюсь, не питал насчет Герчика особых иллюзий. Посидит пару дней, не разгибаясь, а потом тихо сгинет. Скептицизм вызывал и свитер, пузырящийся на локтях. Я не верю в людей, которые неопрятно одеваются. В общем, я ткнул пальцем в тумбочку у окна, пробурчал что-то вроде того, что «приведите в порядок», и забыл про него и не вспоминал, наверное, дней пять или шесть. Только вечерами, когда уже надо было запирать редакцию, удивлялся согбенной фигуре, притулившейся на подоконнике. Он мне казался фантомом, который рано или поздно исчезнет.

Вскоре, однако, выяснилось, что исчезать Герчик вовсе не собирается. В одно воскресное утро он возник перед моим страшноватым, в лохмотьях дерматина, столом и, дождавшись паузы между двумя телефонными разговорами, деловито брякнул передо мной прозрачную полиэтиленовую папку с распечатками.

— Что это? — спросил я.

— Ну, вы просили, я сделал, — ответствовал Герчик. — Извините, что долго, надо было нащупать некоторые принципы. Кстати, все это теперь есть у нас в компьютере…

Я минут за двадцать перелистал документы и понял, что передо мной гений. Ну не гений, конечно, но работник чрезвычайно высокого класса. Потому что я видел не просто аккуратную компьютерную распечатку, а прекрасным образом организованную базу данных.

— Ого!.. — сказал Гриша Рогожин, заглядывающий через плечо. — Ого! Это — дело!..

Я и не заметил, как он оказался у меня за спиной. Я даже вздрогнул. С этой секунды судьба Герчика была решена. Он мгновенно из пришлого чудика превратился в одного из «наших». Светочка начала поить его чаем с бутербродами, которые готовила дома, Вадик Косиков рассказывал ему самые забористые анекдоты, а холодноватый, сдержанный Гриша Рогожин записал адрес Герчика и попросил сделать ему копию документов.

— Вы меня очень обяжете, — вальяжно сказал он.

Ничего впоследствии не сохранилось от той первоначальной команды. Кто стремительно ушел вверх, как, например, Рогожин. Изменился, пропитался равнодушием власти. И я далеко не уверен, что прежний Гриша по-прежнему существует, — просто кто-то, внутренне очень чуждый, использует его оболочку. Совсем другой человек. Как говорят в таких случаях, даже не однофамилец… Кто исчез без следа, вернувшись из политики к своим прежним занятиям. А кто, быстро сориентировавшись, ушел как бы «вбок»: в правление банка, совет экспортно-импортной фирмы. Иногда неожиданно сталкиваемся, с трудом вспоминаем друг друга. А вот Герчик, как это ни странно, остался. Может быть, потому, что уходить ему было некуда. До прихода ко мне он работал в какой-то неинтересной конторе. После выборов я оформил его моим помощником.

И вот сейчас Герчик прямо-таки рвался освободиться от Мертвеца. Все мучительные раздоры последних месяцев: дрязги в Верховном Совете, предательство, откровенная подлость, демагогия, вздуваемая лидерами коммунистической оппозиции, самомнение, амбиции, слабость демократической фракции — это все, по его мнению, было следствием незримого влияния Мумии, тем воздействием некробиоза, о котором свидетельствовала папка Рабикова. Он считал, что, пока мы не преодолеем ее, все будет по-старому. Я ему возражал, по-моему убедительно, то дело вовсе не в Мумии. Просто многие люди живут исключительно воспоминаниями. Будет Мумия или нет, они всегда в прошлом. И потому рабство — в душе, а не в каком-либо внешнем источнике.

Споры у нас были яростные. Причем, по общему уговору, мы ни слова не произносили о Мумии в моем кабинете. Я не знаю, прослушивали меня уже тогда или нет. Рисковать все-таки не хотелось, мы обычно уходили на улицу. И там, в садике или на бульваре, зажатом трамвайными рельсами, Герчик, дико жестикулируя, произносил обличающие монологи, вскакивал от нетерпения со скамейки, садился, опять вскакивал, точно тигр в зоопарке, метался по вытоптанной земле бульвара, сталкивался с прохожими, которые от него шарахались. И, как заведенный, непрерывно говорил, говорил, говорил.