Подруга энтропии - Хау Роберт Дж.. Страница 3

Шенк еще кое-что рассказал про работу Забо (тоже не для печати), но у меня уже голова шла кругом. Когда он остановился, чтобы набрать воздуха, я поспешил закончить беседу и с извинениями откланялся.

Я уже стоял на пороге, когда он снял с полки видеокассету и протянул ее мне.

- Возможно, она будет вам полезной. Это запись лекций Линды последнего семестра.

Пока я был в университете, вечная морось Юджина снова взялась за свое. Тем не менее к машине я выбрал обходной путь. Мне хотелось поразмыслить над словами Шенка, и, даже невзирая на дождь, я радовался, что не торчу в редакции. Подавляющая часть рабочего времени репортера проходит у телефона в лабиринте кабинок, которые пришли на смену открытым помещениям прошлого десятилетия. Эта новая мода меня возмущает - нередко к неудовольствию заведующей редакцией.

Если забыть про плаксивое небо и случайные порывы ветра, стоял приятный весенний день. Не холодный, градусов пятнадцать, и в воздухе витал пьянящий запах распускающейся листвы. Юджин расположен в самом центре долины Уильяметта, протянувшейся с севера на юг поймы между Береговыми хребтами и Каскадными горами. Каскадные горы сохраняют здесь теплый, влажный приморских климат, превращая долину в своего рода теплицу под открытым небом.

Природа Юджина намного богаче нью-йоркской. Вдоль улиц, окружающих университет, тянутся ряды огромных старинных деревьев: ясени, каштаны, клены и, наверное, с десяток разновидностей хвойных - ели, пихты, сосны и можжевельники. Их стволы поросли мхом, и дождевые капли с успокаивающим звуком шелестят в густой листве.

Я мысленно прокручивал интервью: не сочинял репортаж, а, скорее, переваривал информацию. По словам Шенка, машину Забо вечно чинили, а Старр упоминала, что автомобиль Линды был новенький. Что-то еще о машине вертелось у меня в голове, но я никак не мог поймать мысль за хвост.

А еще физика… Для дилетанта я неплохо разбираюсь в науке и стараюсь не отставать от новых веяний - в общих чертах. В прошлой жизни я писал о науке, но в газетной журналистике, этом последнем прибежище начитанного дилетанта, нынче пришло время экспертов. Колонки научных новостей в больших газетах теперь ведут кандидаты наук, а не ребята, которые, заканчивая журналистику, прихватывают заодно и физику. Но даже я понимал, что если Шенк верно описал теорию покойной профессорши и если ее развить, последствия могут быть грандиозными. Два больших «если», но тем не менее… С другой стороны, как вообще вся теоретическая физика, гипотеза казалась нелепой - для профана. На мгновение я задумался, не научная ли деятельность послужила причиной гибели Линды Забо, но такие рассуждения вели к домыслам об инопланетянах и тайном заговоре масонов с целью захватить власть над миром.

Когда я вернулся к машине, то обнаружил, что промок до футболки. Машина, разумеется, не заводилась, и пришлось сорок пять минут ждать механика.

Остаток дня я пытался разыскать родственников Забо (ни в университете, ни в полиции о них ничего не знали) и так ни одного не откопал. Что, признаюсь, принесло мне некоторое облегчение. Разговаривать с родственниками жертвы - печально в лучшем случае, а в худшем - тебе выпадает нелегкий жребий сообщать ужасную весть.

За следующие несколько дней я накропал лишь одно короткое продолжение к первому репортажу («Полиция активно расследует…») и продолжал освещать рутинные происшествия маленького городка: упавшее дерево раздавило несколько пустых машин, пожар на спрингфилд-ской стоянке трейлеров, группа подростков обезобразила расистскими граффити несколько домов. Потом настал черед эксклюзивных новостей Юджина: ежегодный угон продуктовых тележек из местных супермаркетов фэнами «Грейтфул Дед».

Кочующие вслед за группой из города в город поклонники «дедов», как правило, слишком бедны, чтобы останавливаться в отелях, и на время гастролей захватывают местные скверы. По прибытии в город такие «туристы» отправляются в ближайший «Сейфвей» или «Метро», закупают на несколько дней еды и выпивки и везут на тележках в свой лагерь у реки. А там тележки становятся частью инфраструктуры палаточного городка. На утро после отъезда фэнов супермаркеты посылают за заблудшими тележками грузовики.

Все то время, пока писал заметку, я воображал, во что бы вылилась такая история в Нью-Йорке. Но раз за разом вставала лишь жутковатая картина: худощавых парнишек в футболках цвета дерюги забивают дубинками - как новорожденных тюленей - разозленные менеджеры супермаркетов.

На видеокассету, которую мне вручил Шенк, я наткнулся, когда мы с Гусом выволакивали хлам из машины. Собственно говоря, убирался я, а Гус обнюхивал коврики в поисках микроскопических частичек фастфуда.

Наскоро приготовив обед, я сел перед телевизором посмотреть запись. Она оказалась чуть лучше среднего: на Забо был микрофон-клипса, а в потолке аудитории имелось два огромных окна, впускавших сентябрьское солнышко.

На место преступления я приехал уже после того, как увезли тело, и саму профессоршу видел лишь на фотографии с университетского пропуска: белая женщина старше тридцати, вот и все.

На видеозаписи Забо казалась подтянутой и оживленной. Одетая в брюки цвета хаки, ярко-красную футболку и черные кеды, она выглядела весьма моложаво: не старше сорока. Если ей не нравилось преподавать, то она была превосходной актрисой.

Шла обычная лекция курса «физика для лириков». На пленке Забо объясняла пятидесяти студентам эффект Доплера. Когда она перешла к длине волны, поднялось несколько рук.

- Подождите с вопросами, - попросила она класс. - Я потом объясню. Всё во Вселенной.

По рядам прокатился смех, руки опустились. Забо отработала сорок минут, дав внятное объяснение эффекту Доплера и его последствиям для космологии. Она легко говорила о сложном, не впадая в популизм и в то же время без тени снисходительности к невеждам.

По окончании лекции вокруг ее стола сгрудились с десяток студентов. Микрофонов у них не было, поэтому большинство их комментариев вышло неразборчиво, но по счастливым, оживленным лицам читалось, что их вопросы вторичны, что им лишь хочется побыть рядом с ней. У некоторых преподавателей есть такой дар, и Забо была наделена им сполна.

В Нью-Йорке я писал о многих убийствах, но никогда не знал жертв лично. Даже горе родных редко помогало узнать покойного лучше, чем из стандартных газетных строк: «молодая мать троих детей» или «трудолюбивый эмигрант из Гвианы». А Забо - так внезапно и печально - вдруг обрела плоть и кровь.

Когда я позвонил Старр узнать, не продвинулось ли расследование, она предложила встретиться с ней и ее напарником в ресторанчике под названием «Мачо-мышь».

Старр была уже на месте, когда я приехал: мне пришлось остановиться и поменять спустившееся колесо. В ресторанчике угощали здоровой мексиканской пищей. Приблизительно под двумя третями блюд в меню стояли значки «полезно для сердца». Мое представление о здоровой еде - картошка-фри без расплавленного сыра. Но я и такой трапезе был рад: главное, поболтать со Старр, пока не появится ее напарник. Это дало мне шанс задать вопрос, который не пришел в голову в доме Забо:

- Откуда ты знаешь, как меня зовут? Старр оторвала взгляд от меню.

- Заметила твой блокнот, читала твою рубрику, знаю твою репутацию.

- Мою репутацию? - переспросил я и мысленно увидел рухнувшую галогеновую лампу.

- В криминальной хронике обычно работают два типа людей, - объяснила она. - Лизоблюды и благородные реформаторы. Первые считают полицейских непогрешимыми, вторые - садистами. Ты, похоже, не относишься ни к тем, ни к другим.

Я разрывался между благодарностью за скрытый комплимент и тягой защитить свою профессию - хотя прекрасно знал, о чем говорит Старр.

- Спасибо, наверное, - пробормотал я. - Но большинство репортеров довольно объективны. И вообще, мне не приходило в голову, что у меня есть друзья в полиции.

- Вот как? - Старр загадочно улыбнулась. - Я бы так не говорила. В основном копы похожи на старшеклассников: ими руководит мнение сверстников. Они уважают того, кто умеет делать свое дело и не кичится этим.