Река моя Ангара - Мошковский Анатолий Иванович. Страница 5

Я вскочил на ноги и пошел в другую сторону. Я вдруг понял, зачем понадобилась вся эта проклятая история с учебником по электротехнике.

Я шел, сунув руки в карманы, и думал, как мне теперь себя вести. Наверное, больше Борису незачем будет на меня кричать, потому что ему уже не нужны предлоги, чтоб зайти к ней.

Сзади прошуршали шины, и, переваливаясь с правой педали на левую, меня нагнал Витька.

— Не горюй, — прохохотал он. — Она ничего!

— А я и не горюю, — крикнул я вслед. — Очень мне надо горевать!

Ну что я за человек! Ничего скрыть не могу. Сразу все видно по лицу. Но я и вправду не горевал. Я, может, даже раньше Бориса заметил, что она хорошая.

Пусть ходит с ней. Разрешаю. Но чтоб я теперь навестил Кольку!.. Ни ногой туда.

6

И все-таки я решил, что Бориса надо проучить. Для этого нужно было сделать вид, будто я страшно разобиделся на него. А по правде сказать, обида моя давно прошла.

Я с нетерпением ждал, когда он придет домой. Обычно он заявлялся часов в шесть вечера, умывался, сбрасывал робу, как он называл рабочую одежду — куртку и штаны, потом садился за стол и неторопливо ел, выкладывая мне со Степаном последние новости.

Домой на этот раз Борис явился в полшестого, быстро поел, обжигаясь и морщась, потом принялся бархоткой надраивать туфли, так что они стали пускать зайчики, причесался — даже с помощью воды ему не удалось покорить хохолок на макушке: только вода просохла — он поднялся.

Я макал картошку в жидкое сало и потихоньку наблюдал за ним. Наверное, губы мои были страшно надуты, потому что Борис сказал:

— Ну, не злись. Получилось так… Я и сам не думал, что так получится…

Я продолжал есть, глядя в сковороду.

— Ты просто здорово помог. Не знаю, что бы я делал баз тебя.

Он явно хотел подлизаться ко мне, но я и на этот раз не поднял глаз.

— Ну, Вов, мир… идет? — Он подошел к столу и протянул мне руку.

И почему-то так получилось, что чем глубже и острее признавал он свою вину, тем непокладистей и непримиримей становился я. Конечно, в конце концов я разрешил ему оторвать мою руку от колена и крепко пожать ее. Я его руку не жал, он просто держал ее — и все. Сам обижал, пусть сам и жмет.

И когда он ушел, мне даже немного стало жаль его, и я разозлился на себя за свою черствость и жестокость.

Наутро он подарил мне двести граммов конфет «раковая шейка», а к обеду он принес моток жилки, самой крепкой жилки, и теперь я сделаю из нее пяток хороших лесок, и мне хватит на все лето.

Но и это еще не все. Он дал мне трешку на кино, и я три дня подряд бегал в клуб смотреть разные картины, и мне… мне только оставалось мечтать, чтоб Борис почаще обижал меня.

Я снова стал бегать к Кольке.

В первый день, встретив меня, он скривил губы и процедил:

— Сдрейфил?

Я нахмурился: неужели он знает про мою обиду? Но Колька имел в виду другое.

— Думаешь, не полетит?

— Ничего я не думаю, — сказал я, чтоб не обижать его, — может, и полетит. Можно даже кота в нее посадить.

— А кто вам позволит котом рисковать? — вдруг раздался голос Бориса, и мы увидели, что он сидит на краю верстака, хорошо одетый и причесанный, улыбчивый такой, и болтает ногами.

— Вот еще! — накинулся на него Колька.

— А кто же будет мышей ловить здесь, внизу, на нашей планете?

Я прыснул.

Борис соскочил с верстака, прошелся по сараю, остановился возле нашей ракеты, ткнул пальцем в жестяной корпус, собранный наполовину, и хмыкнул:

— Эта рухлядь полетит? Проволочки сцепили. Хоть бы спаяли обшивку.

— Гроб, а не ракета! — крикнул я в поддержку брата и засмеялся.

Колька набычился, а Борис дал мне легкий подзатыльник. И я ничуть не обиделся на него. Так мне и надо: зачем зазря задел товарища?..

А потом началась старая история: мы таскали воду. Главным водоносом был Борис, а мы с Колькой только подсобляли ему: занимали очередь у колодца, наливали воду, а Борис бегал туда и обратно: туда — серьезный, молчаливый, оттуда — паясничая и пританцовывая, вытягивая, как жираф, шею.

Мы с Колькой хохотали до упаду, а Марфа вытирала платочком глаза: ох, и умора этот Борис! Честное слово, я прожил с ним под одной крышей десять лет, а не подозревал, что он может так смешить людей. Ну и циркач, ну и комик!..

Марфа была уже не в стареньком бордовом сарафане, а в сером платье с короткими рукавами и не в стоптанных парусиновых туфлях, а в темных босоножках. В этом платье и босоножках она казалась тоньше и моложе, ей можно было дать не двадцать, а лет шестнадцать-семнадцать и ни на месяц больше.

Утром меня растолкал Борис. Я едва продрал глаза: чего ему еще нужно от меня?

А нужно ему было вот что. Он попросил меня отнести записку Марфе на работу. Они уговорились встретиться в семь часов у кинотеатра «Мир», а он только сейчас вспомнил, что ему поручили сходить к заболевшему товарищу. Свидание переносилось на девять.

Он сунул мне записку.

— Хорошо. — Я повернулся на другой бок и уснул.

На почту я забежал часов в пять. За барьером сидела Марфа, чистенькая и аккуратная, в белой прозрачной кофточке и черной юбке, и взвешивала на весах бандероль.

Я стоял за барьером, и мои глаза едва выглядывали из-за него. Я ждал, потому что никак не мог передать ей записку, пока не уйдет дядька в соломенной шляпе, хозяин бандероли.

Она выписала квитанцию, и пока я набирался духу, чтоб окликнуть ее и передать записку, явились еще двое.

Я стоял и вдыхал острый запах сургуча и слушал, как заколачивают посылки.

А люди все подходили и подходили. И все, как назло, к Марфиному окошечку.

Только перед самым концом работы дождался я минуты, когда у окошечка никого не было.

— Марф, — громко шепнул я, — Марф, тебе записка…

А что было дальше, мне даже рассказывать не хочется. До чего же я неловкий и невезучий человек!

Все сослуживцы Марфы, конечно, услышали мой оглушительный шепот и стали кидать такие оскорбительные словечки, как «жених», «свидание», «кавалер» и прочее.

Марфа покраснела, как свекла, хоть она и была загорелой, все равно было заметно. А про меня уж и говорить не приходится.

Марфа вышла ко мне, потом из почты, взяла из моей мокрой руки смятую записку, прочитала ее, пристально оглядела меня с ног до головы и сердито бросила:

— Хорошо. Иди к нам. Я скоро приду.

Я пошел к ним.

Вот уж на повезло! Целый час караулил ее, а получилось так нелепо.

Я хрустел в сарае морковкой, когда она крикнула мне. Я подошел. Она опять окинула меня взглядом с ног до головы и бросила:

— Снимай штаны.

Я побагровел. Бить? За что?

— Ну? По-быстрому. Столько дырок — стыд один, ходишь, как голодранец.

Я мгновенно скинул штаны, она унесла их и вернулась с ними через час. Они были так аккуратно и красиво заштопаны, что я не променял бы их на новые. Честное слово, не променял бы!

7

В починенных штанах жизнь стала куда веселей. Больше на меня не косились продавцы в магазинах, да и колхозники на базаре особенно не следили за мной. А то просто неловко было появляться в этих местах. Точно беспризорный какой.

Вообще Марфа крепко взялась за меня. Перед едой гоняла мыться к рукомойнику и после мытья требовала показать ей руки. Вначале я немного злился на нее. Ну, согласитесь, если с утра только и думать о том, чтоб были чистыми руки и уши, если в полдень прогонять ворон и галок, выклевывавших замазку, которой Марфа замазывала протекавшую кровлю, и перед обедом снова тереть мылом руки и шею — даже шею заставляла мыть! — разве останется хоть минута на свои дела?

Кроме того, уходя на работу, она строго-настрого велела Кольке охранять огород от нашествия чужих кур, и мне с приятелем приходилось с палками в руках пикетировать у ограды.

В общем, весь день был загружен. Даже их отец, добродушный и тихий дядя Костя, называл нас пролетариями.