Умный дикобраз - Снегирев Геннадий Яковлевич. Страница 14

Охоту закончат, китов убитых за хвосты привяжут цепями к бортам и тащат к острову на китовый комбинат.

Как покажется остров, гарпунёр запирает Мишку в своей каюте, а то Мишка совсем сбесится, когда за китами буксир придёт.

Начнут китов отвязывать, он на буксир бросается, лает, прямо захлёбывается от злости — так ему жалко китов: столько на них охотились и вдруг отдают чужому кораблю. Вот его и запирают, чтоб не мешал и зря не волновался.

От китовой охоты Мишка совсем стал нервный: ночью во сне рычит, вскакивает и бежит в каюту к гарпунёру, стаскивает с него зубами одеяло. Наверно, ему во сне киты снятся.

Хотели Мишку на берег высадить, чтоб он отдохнул, побегал в лесу за бабочками, а он забился в канатный ящик, рычит: не хочет на берег — хочет в океане на китов охотиться.

Лампанидус

В самом углу Тихого океана, около Камчатки, есть Командорские острова. Я увидел их зимой.

Острова торчали огромными белоснежными сугробами в зелёном зимнем океане. Снег на верхушках сугробов курился от ветра.

Подойти кораблю к островам нельзя: высокие волны разбивались об отвесный берег. Дул ветер, на палубе выла вьюга. Корабль наш был научный: мы изучали глубоководных рыб.

Но сколько мы ни вглядывались в океан, ни один кит не проплыл мимо, ни одна птица не пролетела к берегу, и на снегу не видно было ничего живого.

Тогда решили узнать, что делается в глубине. Стали спускать в океан большой сачок с крышкой.

Опускали сачок долго. Солнце уже закатилось, и сугробы стали розовыми.

Когда сачок подняли, было уже темно. Ветер раскачивал его над палубой, и сачок мерцал в темноте синими огоньками.

Весь улов слили в литровую банку и унесли в каюту. Попались только нежные рачки и совсем прозрачные рыбки.

Я вытащил всех рыбок из банки, и на самом дне лежала маленькая, величиной с мизинец, рыбка. Вдоль всего тела тремя рядами, как пуговки, горели живые синие огоньки.

Это был лампанидус — рыбка-лампочка. Глубоко под водой, в кромешной тьме, плавает она живым фонариком и освещает себе и другим рыбам путь.

Прошло три дня.

Я зашёл в каюту. Маленький лампанидус давно умер, а огоньки всё горели синим, нездешним светом.

Обитаемый остров

В океане много маленьких островков. Некоторые ещё на карту не занесены, только что родились.

Одни островки под водой исчезают, а другие появляются.

Наш корабль шёл в открытом океане. И вдруг из воды торчит скала, об неё бьются волны.

Это верхушка подводной горы показалась над водой.

Корабль развернулся и стал у островка, покачивается на волнах. Капитан приказал спустить на воду шлюпку.

— Это, — говорит, — необитаемый остров, надо его разведать.

Высадились мы на него. Островок как островок, ещё даже мхом не успел зарасти, одни голые скалы. Я когда-то мечтал на необитаемом острове пожить, только не на таком.

Хотел я уже возвращаться к шлюпке, смотрю: трещина в скале, а из трещины торчит птичья голова и на меня смотрит. Подошёл я поближе, а это кайра. Снесла яйцо прямо на голый камень и сидит на яйце, ждёт, когда выклюнется птенчик. Я её потрогал за клюв, она не боится, потому что не знает ещё, что за зверь такой — человек.

Страшно ей, наверное, одной жить на островке. В сильный шторм волны и до гнезда дохлёстывают.

В это время с корабля стали давать гудки, чтоб возвращались на корабль.

Попрощался я с кайрой и пошёл к шлюпке.

Когда на корабле капитан про остров спросил, живёт ли кто на нём, я сказал, что живёт.

Капитан удивился:

— Как же так? Этого острова ещё на карте нет!

— Кайра, — говорю, — не спрашивала, есть он на карте или нет, поселилась — и всё; значит, остров этот уже обитаемый.

Осьминожек

Весной тёплые туманы стали подтачивать льдины. А когда совсем потеплело, с береговым ветром прилетела на палубу бабочка.

Я поймал её, принёс в каюту и стал вспоминать, как весной в лесу зяблики поют и на полянах бегают ёжики.

«Хорошо бы, — думаю, — ёжика поймать! Только где его в северном море поймаешь?»

И завёл я вместо ёжика маленького осьминожка: он с рыбой в сетях запутался.

Посадил я осьминожка в банку от варенья, а банку поставил на стол.

Так и жил у меня в банке осьминожек. Я что-нибудь делаю, а он за камушком притаится и за мной подглядывает. Камушек серый и осьминожек серый. Солнце его осветит — жёлтым станет, он так маскируется.

Однажды я читал книгу. Сначала тихо сидел, а потом стал быстро перелистывать страницы.

Осьминожек вдруг стал красным, потом жёлтым, потом зелёным. Он испугался, когда страницы замелькали.

А ёжик разве так умеет? Он только колется и фыркает.

Постелил я как-то под банку зелёный платок — и осьминожек стал зелёным.

Один раз я банку с осьминожком на шахматную доску поставил, и осьминожек не знал, каким быть — белым или чёрным? А потом разозлился и покраснел.

Но я его больше не злил. И когда наступило настоящее лето, я выпустил осьминожка на подводную полянку, где помельче и вода потеплее: ведь он ещё совсем маленький!

Осьминог

Корабль на Владивосток курс держит. Ещё неделя — и конец плаванию.

Решил я привезти домой живого осьминога.

Посоветовался с Василием Ивановичем, боцманом, в чём осьминогов удобней держать: в бочке или, может быть, в трюме бак какой-нибудь найдётся вместо аквариума.

Василий Иванович удивился моей затее:

— Крокодильчика я один раз привёз домой из Бомбея. Маленький — я его в рукомойнике вёз, чтобы всё время был мокрый. А вот осьминога не слыхал я, чтоб возили. Попробуй, может, довезёшь!

Нашёл я в трюме цинковый ящик с крышкой — в таких ящиках во время войны порох перевозили, — принёс его к себе в каюту, привязал к столу, чтобы во время шторма не опрокинуло, и жду, когда будут ловить рыбу: может, попадётся осьминог.

Долго ждать не пришлось. На другой день спал я после вахты, слышу: тормошит меня кто-то за плечо. Открываю глаза, а это Василий Иванович.

— Вставай скорей, трал вытащили, осьминог попался!

Оделся я быстро и выскочил на палубу. Ветер северный дует, а я холода не замечаю.

Улов из трала вывалили: камбалы, морские звёзды, крабы копошатся на палубе.

Кок в корзину рыбу отбирает для камбуза, а я тоже в ракушках копаюсь, ищу осьминога.

Наконец нашёл. Большой, жёлтый. Наверное, дно здесь песчаное, потому что осьминог окраску от грунта меняет, чтобы его не видно было. Глаза у него как у кошки, зрачки длинные, смотрит на меня в упор. Я его ногой пнул, он глаза закрыл и стал красный. Разозлился, наверное.

Взял я его в руки и понёс в каюту. Тяжёлый он, но без воды слабый совсем, висит как тряпка, щупальцами мои руки обвил, присосался к тельняшке.

Принёс я его в каюту, в ящик посадил, а сам побежал за морской водой. Взял ведро на камбузе, набрал воды, открыл крышку, хотел в ящик налить воды — а ящик пустой!

Что такое? Сначала даже не поверил, ощупал весь ящик внутри, — может, в угол забился? Нет, нигде нет осьминога.

Расстроился я совсем. Не мог же он из каюты уползти!

Стал я осьминога искать в каюте, смотрю: мокрый след, как будто тряпкой по полу провели, ведёт прямо под койку. Заглянул я под койку, а там осьминог лежит. Вытащил я его оттуда и посадил в ящик, закрыл крышкой, а на крышку сверху положил сапоги на всякий случай.

Стал я после этого за осьминогом следить, чтобы не выполз из ящика. Всё равно не уследил. Приподнял он крышку, из ящика вылез и в угол забился, где электрическая грелка стоит, обогревает каюту.

Когда я с вахты пришёл, осьминог был уже мёртвый: кожа на нём от тепла высохла.