Пока нормально - Шмидт Гэри. Страница 29

Поэтому, если вам попадается что-нибудь целое, вы хотите, чтобы оно таким и осталось.

А если вы находите что-нибудь нецелое, то, может быть, стоит попробовать опять сделать его целым. Может быть.

Представьте себе, что вы нашли бейсбольный мяч, на котором только двести пятнадцать стежков, – разве вам не захочется добавить еще один, чтобы этот мяч выглядел правильно?

Думаете, я совсем заврался? Но вы сами почувствовали бы, что не такая уж все это чепуха, если бы пришли в Мэрисвилльскую бесплатную публичную библиотеку на следующий день, когда я принес туда тот самый футляр и мистер Пауэлл узнал его с первого же взгляда. Вы сами почувствовали бы это, если бы увидели, как мы поднялись наверх и как мистер Пауэлл вынул из футляра Желтоногого Улита, и открыл стеклянный ящик, и перелистывал книгу, пока не нашел место между страницами с номерами CCLXXXVII и CCLXXXIX, и как он положил эту картину туда, откуда ее взяли.

А если бы вы взглянули мистеру Пауэллу в глаза, то подумали то же самое, что подумал я: «Надо вернуть птиц обратно». И Полярную Крачку, и тупых Большеклювых Тупиков, и Бурого Пеликана – всех, кого не хватает.

Я должен вернуть обратно всех птиц.

А еще я снова начну рисовать.

Вечером Эрни Эко пришел к нам ужинать, потому что после ужина они с отцом собирались пойти куда-то смотреть новый пикап – какой-то болван продавал его гораздо дешевле, чем он стоил на самом деле, и требовал всего-навсего сто долларов задатку. «Дешевле только даром», – сказал Эрни Эко, добавляя себе еще кусок ветчины, и не передам ли я ему картофельное пюре?

Моя мать ничего не сказала. Она не улыбалась.

– Я вчера заходил на фабрику, – сказал я.

Отец с Эрни Эко посмотрели на меня. Мать тоже – взволнованным взглядом. Ее вилка застыла в воздухе.

– И? – спросил отец.

– Получается, вам дали парковочные места, которые я выиграл.

– Ну и что? – сказал Эрни Эко. – Это не стоило мистеру Толстосуму Балларду ни гроша.

– Ему же надо прикидываться добреньким перед теми, кто на него вкалывает, – сказал отец.

– Он сказал, что отдал тебе…

– Ничего он мне не отдавал, – сказал отец. – Ты что, видел, как я что-нибудь приносил? Видел или нет? Вот и не болтай.

– Он сказал, что отдал тебе бейсбольный мяч с подписями и сто долларов.

Отец положил обе руки ладонями на стол и посмотрел на меня. Он смотрел долго, не отрываясь.

– Что ты хочешь сказать?

– Я просто говорю, что сказал мистер Баллард.

Руки у отца дрогнули.

– Если мистер Толстосум Баллард сказал, что отдал мне бейсбольный мяч с подписями и сто долларов, то он врет. Понял?

Вы знаете, что я должен был сказать. Даже мой брат и тот знал, потому что после молчания, которое тянулось очень долго, он прошептал: «Дуг понял».

Отец посмотрел на брата.

– Заткнись. – И повернулся ко мне. – Я сказал, что мистер Толстосум Баллард нагло врет. Ты понял?

И тут я сообразил, как Одюбон заставил двигаться своего Желтоногого Улита. Он, то есть Желтоногий Улит, смотрит в темный лес и собирается перейти речку, которая отделяет его от этого леса, и его задняя нога наполовину поднята, потому что он хочет ею оттолкнуться, и он знает, куда идет, но все равно идет – спокойно, смело и прямо. Он собирается выйти на середину картины, где ему и надо быть, и за спиной у него будет свет, а впереди темнота. Весь его мир ждет, чтобы он это сделал.

И я тоже.

Я посмотрел на брата.

Что бы ни дожидалось Желтоногого Улита там, в темноте, он все равно сделает то, что должен.

– Кто-то врет, – сказал я.

Вот то, что случилось дальше, в цифрах:

Он промазал в первый раз, потому что я отшатнулся назад.

Промазал во второй, потому что я оттолкнул стул и вскочил.

Попал в третий, потому что Эрни Эко, урод, выставил свою руку, и я не смог пробежать мимо.

И снова промазал, когда я вывернулся и первым добежал до задней двери.

Я считаю, что это победа.

Потом я вернулся в Мэрисвилльскую бесплатную публичную библиотеку и просидел там до самого закрытия, то есть до девяти часов. Мистер Пауэлл оставил книгу раскрытой на Желтоногом Улите. Вы скажете, что у этой птицы тупые желтые ноги? Может быть, зато она знает, куда на них идет.

Знает.

Но мне-то от этого не легче.

Когда я в тот вечер опять вернулся домой, отца не было, мать ушла к себе в спальню, а брат, один-одинешенек, подкидывал и ловил бейсбольные открытки – верный признак того, что у него в котелке что-то бурлит вовсю.

Я стал подниматься по лестнице.

– Эй, – сказал он. – Ты хоть понимаешь, какой ты придурок?

– Заткнись, – ответил я.

– Трудно было сказать «я понял»? Трудно, да?

Я перегнулся через перила.

– А тебе что, никогда не хотелось сказать «нет, не понял»? Хотя бы раз? Тебе никогда не хотелось…

– Каждый день, Дугго, – сказал он.

– Так почему ты не говоришь?

– Потому что когда ты удрал, Дугго, на кого он, по-твоему, стал орать? Как ты думаешь? Поэтому она и сидит наверху – чтобы ты не видел ее лица, потому что она плачет с самого ужина. Теперь понял?

Я сел на ступени.

– Ну что, понял, Дугго? Понял?

– Заткнись. Это не как ты…

– Как я что? Как я что, Дугго? Ты хоть когда-нибудь думал, каково это – быть таким обозленным, что ты… А потом что-нибудь случается, и все говорят: ну конечно, он ведь такой, и всегда будет таким, и ты решаешь, что раз так, то и пожалуйста? Но ты все время думаешь: «Неужели я буду таким, как он? Или уже я такой?» И от этого злишься еще больше, потому что, может быть, ты и правда такой, и тебе хочется…

Он замолчал. И вытер глаза. Думаете, я вру? Мой брат вытер глаза.

– Иди наверх, – сказал он. – Увидишь там кое-что на столике. Спрячь куда-нибудь, чтобы он не нашел.

Я пошел по лестнице.

– Эй, Дугго, – сказал он мне вслед. – Хоть ты и придурок, но не трус.

Ага. Так и сказал. Думаете, я вру?

И вы, конечно, догадались, что было на столике, правда?

Я вернулся с мячом вниз.

– Откуда ты…

– Если пьяный что-нибудь прячет, ищи у него в машине.

Подкидывает открытки. Вытирает глаза. Снова подкидывает.

Я спустился в подвал и сунул мяч с подписями в карман куртки Джо Пепитона. Когда я снова пришел в нашу комнату, брат лежал под одеялом, лицом к стене.

– Спасибо, – сказал я.

Он не ответил. Но я и так понял.

В понедельник я как будто вышел на середину картины.

Я сделал из оберточной бумаги новую обложку для «Географической истории мира» и украсил ее Полярной Крачкой с одной стороны и Желтоногим Улитом с другой, нарисовав их на самом видном месте. Когда мистер Барбер со своей кружкой подошел к моей парте, он раскрыл мой учебник и перелистал его идеально чистые страницы. «Спасибо за аккуратность», – сказал он. А когда я кивнул, он улыбнулся и легонько толкнул меня в плечо. Прямо как Джо Пепитон.

Я отдал мистеру Макэлрою свою Итоговую карту по культуре Китая и добавил к ней список китайских иероглифов с их значениями, которые записал сам, чтобы как-то извиниться за опоздание. Неплохо для того, кто в начале года не мог даже… н-да.

На литературе мы дошли до тридцать восьмой главы «Джейн Эйр», которую я уже прочитал два раза благодаря Программе борьбы с неграмотностью, и тут мисс Купер повернулась ко мне и сказала: «Пускай Дуглас дочитает нам роман до конца», – и я посмотрел на нее, и весь вспотел, и опустил глаза на страницу. Знаете, сколько в «Джейн Эйр» слов такой длины, какой не бывает ни у одного нормального слова?

Но знаете что? Я справился. Правда, справился. Почти со всеми.

Лил Спайсер сказала, что я читал лучше всех остальных. Врет, конечно. Ну и что? Что с того?

Я поднял руку на уроке миссис Верн, и хотя мне пришлось повторять это несколько раз, в конце концов она меня все-таки вызвала, и оказалось, что больше никто из всего класса даже представить себе не мог ось «зет». Думаете, я вру? Миссис Верн очень удивилась и сказала, что у меня изумительное пространственное воображение.