Про них (Рассказы) - Коваль Юрий Иосифович. Страница 3

СИРЕНЬ И РЯБИНА

Мне кажется, что сирень и рябина - сестры.

Сирень - весенняя сестра.

Рябина - осенняя.

Весной - за каждым забором кипящий сиреневый куст. А плодов у сирени и нет никаких, так, стручочки ржавенькие.

Рябина тоже весной цветёт, но какие у неё цветы?..

Никто их не замечает. Зато уж осенью - за каждым забором рябиновые гроздья.

Кисти сирени и гроздья рябины никогда не встречаются. Кто думает весной о рябине?

Кто вспомнит осенью сирень?

Редко, очень редко вдруг в августе снова зацветёт сиреневый куст. Будто хочет поглядеть - хороша ли нынче рябина?

Срублю себе дом и посажу у крыльца сирень и рябину.

Справа - сирень, слева - рябину, а сам посерёдке сяду.

ПЫЛШЫКЫ

- Пылшыкы пришли, - сказала Орехьевна.

- Кто? - не понял я.

- Ты что, оглох, что ли? Пылшыкы.

"Что за жуть такая? Что за пылшыкы?" - подумал я и выглянул в окно.

По деревне шли два здоровенных мужика в телогрейках, перепоясанных верёвками, за которыми торчало по топору. Один нёс на плече двуручную пилу.

- Эй, матки-хозяйки, - сипло покрикивали они, - кому попилить-поколоть?

- Спасибо, батюшки пылшыкы-колшыкы, - отвечали хозяйки, - всё попилено-поколено.

- Сейчас весна, - говорили другие, - на лето много ли надо дров? Осенью приходите.

- Жалко пылшыков, - сказала Орехьевна. - Работы нету. Ладно, пускай у нас пилят. А я им картошки наварю. Будете за картошку пилить, батюшки пылшыкы?

- За картошку попилим, за капусту поколем, - торговались пильщики.

Полдня возились они и ладно работали, попилили-покололи у Орехьевны все дрова. Сели картошку есть с квашеной капустой.

- Я уж вам капусту постным маслом полью, - хвалилась Орехьевна.

Долго ели пильщики, а потом полезли на сарай и легли на крыше передохнуть.

- Пылшыкы на крыше спят! Пылшыкы на крыше спят! - кричали ребятишки, бегая под сараем.

- Эй, пылшыкы! - кричали им прохожие. - Вы чего это на крыше спите?

Пильщики не отвечали. Им, видно, с крыши не было слышно.

- Пригрелись на солнышке - вот и спят, - отвечала Орехьевна. - Сейчас весна, самое время на крыше спать, на земле-то - сыро.

- Да ты бы их в доме положила.

- Вот ещё! Может, им и перину вспучить?!

Отдохнули пильщики и пошли в другую деревню пилить-колоть, а я полез на крышу, на их место.

Хорошо, тепло было на крыше. Пахло старыми сухими досками и почему-то мёдом.

"Да, - думал я, задрёмывая, - не дураки были пильщики. Наелись картошки - и на крышу!"

ШАТАЛО

Пошла по воду Орехьевна, но тут же воротилась.

Грохнула в угол коромыслом, брякнула пустыми вёдрами.

- Ну, аньдел мой, сам иди!

- Что такое?

- Он опять сидит.

- Кто?

- Шатало чёрное.

- Ну и что? Сидит, никого не трогает.

- Ну да! Не трогает! Я только к колодцу, а он передо мной дорогу перебежал.

Я взял ведра и пошёл к журавлю-колодцу.

В белой рубашоночке, которая сияла из-под чёрного костюма, Шатало и впрямь сидело на дороге.

Заприметив меня, Шатало выгнуло дугой спину, томительно потянулось и сказало: "Мррру я, мррру..."

- Врёшь - не умрёшь, - сказал я, - сиди спокойно, дай воды набрать.

"О, мррру я..." - ответило Шатало и, лениво поднявшись с места, пересекло дорогу перед моим носом.

Волей-неволей я остановился - переходить Шаталью тропу не хотелось. С другой стороны улицы Шатало внимательно глядело, что я буду делать.

- Плевать я на тебя хотел, - сказал я, - не верю в кошачьи приметы.

И я пересек невидимый путь Шаталы и пошёл к журавлю-колодцу. А колодец у нас и вправду чистый журавель. Так всегда наклонится, что достанет носом в самую середину земли. И всегда принесёт воды чистой, сладкой, средиземной.

Повесил я на нос журавлю ведро, нырнул журавель в глубину земли, а вынырнул без ведра.

- Тьфу ты пропасть... провались. Ну, Шатало!..

Оглянулся я - а Шатало сладко потягивается.

"Мррру я, мррру..." - мрёт от удовольствия.

Сбегал я домой за "кошкой", привязал её к носу журавля. Шарил-шарил в глубине земли - нашарила "кошка" ведро. "Кошка"-то моя - это три стальных крюка.

Понёс я воду домой, да по дороге поскользнулся - воду расплескал, с полведра осталось.

А Шатало уж на крыльце встречает, к ногам моим ластится: "Ой, умррру я, умррру..."

Глаза у него сияют, усы торчат, рубашонка белая горит из-под пиджака. Веселится Шатало, молока хочет.

Орехьевна вынесет ему, бывало, молока - пей, Шатало бродячее!

Напьётся Шатало и сгинет, день не приходит, два, а после опять сидит у колодца, добрым людям дорогу перебегает.

Пойдёшь за водой, положишь ему нарочно окунька, чтоб не перебегал, так он, хитрый, вначале перебежит, а уж после к окуньку возвращается.

Как-то объявились у нас в деревне заезжие рыбаки. Покормили Шаталу и взяли с собой на лодку.

- Он нам счастье принесёт, - прощались они.

Не знаю уж, принёс он им счастье или нет. А мы теперь по воду легко ходим, без задержки. Да что-то вроде вода не та стала. Или чай не такой? Не заваристый, что ли?

МУРАВЬИНЫЙ ЦАРЬ

Иногда бывает - загрустишь чего-то, запечалишься. Сидишь вялый и скучный - ничего не видишь, идёшь по лесу и, как глухой, ничего не слышишь.

И вот однажды - а дело было раннею зимой - вялый и скучный, грустный и печальный шёл я по лесу.

"Всё плохо, - думал я. - Жизнь моя никуда не годится. Прямо и не знаю, что делать?"

"Клей!" - услышал вдруг я.

- Чего ещё клеить?

"Клей! Клей!" - кричал кто-то за ёлками.

Вдруг я заметил под ёлкою снежный холмик. Я сразу понял, что это муравейник под снегом, но в муравейнике зияли отчего-то чёрные дыры. Кто-то нарыл в нём нор!

Я подошёл поближе, наклонился, и тут из норы высунулся серый длинный нос, чёрные усики и красная шапка и снова раздался крик:

"Клей! Клей! Клей!"

И, размахивая зелёными крыльями, вылетел из муравейника наружу Муравьиный царь.

От неожиданности я отпрянул, а царь Муравьиный полетел низом между деревьями и кричал:

"Клей! Клей! Клей!"

"Тьфу ты пропасть! - думал я, вытирая пот со лба. - Клей, говорит. А чего клеить-то? Чего к чему приклеивать? Ну и жизнь!"

Между тем Муравьиный царь отлетел недалеко, опустился на землю. Тут был другой муравейник, в котором тоже чернели норы. Царь нырнул в нору и пропал в глубине муравейника.