Я дышу! - Брасм Анн-Софи. Страница 11

За ухоженными садиками выстроились в ряд, тесно прижавшись друг к другу, десятки маленьких бунгало со стенами пастельных тонов и красными черепичными крышами. К горизонту протянулась ярко-зеленая луговина — заброшенные рисовые плантации. Мы с Сарой поселились в крошечной душной комнатенке, вмещавшей лишь двухъярусную кровать. Из ее оконца перед нами открывались бескрайние просторы, где свободно гулял ветер. Часто мы, лежа рядом на верхней кровати, любовались быстрым затуханием заката на изрезанной линии горизонта.

У камаргского неба неповторимый цвет. Тускло-белый, металлический, местами замутненный, потемневший, как цвет стали.

Иногда кажется, что над тобой плывут за горизонт огромные паруса, а за этим плотным слоем, словно за москитной сеткой, неподвижно висит солнце — белое или багровое в зависимости от времени суток. Сара любила подолгу смотреть на небо. Цвет ее глаз сливался с его цветом. И тогда казалось, что ее глаза и небо отражаются друг в друге, как два зеркала. Что в их непостижимой глубине — одинаковое безмолвие, одинаковая пустота.

С каждым днем жара становилась все нестерпимее. Комары не давали нам ни минуты передышки. Солнце жгло нещадно, Каждый день превращался в удушающую пытку. Потом наступал странный покой и спускалась ночь, влажная, тяжелая. Сидя на террасе, мы слышали, как постепенно стихает стрекот цикад, потом с первыми аккордами, короткими и звучными, вступали лягушки. Дни проходили один за другим — долгие, мучительные, изнуряющие.

Когда жара совсем донимала нас и мы только и могли что валяться на кроватях рядом с вентилятором, Сара начинала говорить. Очень уверенным тоном она говорила о себе, о своем будущем, которое она уже спланировала в деталях. Я просто упивалась ее словами. Меня поражала такая решительность. Настолько, что я ничего не могла сказать ей в ответ. Мне очень не хотелось молчать и только слушать, я так стремилась тоже высказаться, завязать с ней разговор… Но я была на это не способна.

Иногда я все же пыталась рассказать ей о себе. Но что было рассказывать? Сара и так все знала о моей жизни, о моей семье, которая ей нравилась, о моих немногочисленных друзьях, которые, естественно, были и ее друзьями, о моих тайнах и каких-то неясных мечтаниях. Ничего нового она узнать не могла. Я давно перестала говорить с ней на общие темы, делиться своими соображениями, опасаясь, как бы она просто меня не высмеяла. Я чувствовала себя никчемной, заурядной. Если Сара и сумела два года назад сделать из меня человека, я заплатила за это своей индивидуальностью. Но тогда я этого не понимала. Только одна ужасная мысль приходила иногда мне в голову, мысль, с которой я никак не могла смириться. Сара была моей подругой, но я подругой ей не была.

Она покорила моих родителей, потом брата. Даже моя мать приняла Сару, ведь та столько сделала для меня. Отец был очарован: Сара казалась такой взрослой, особенно по сравнению со мной. Мой брат Бастиан находил Сару прелестной. Когда мы все вместе сидели на террасе за столом в тени огромного зонта, голос Сары раздавался чаще всего. Она говорила уверенно, убежденно, по-взрослому. Случалось, она расходилась с моими родителями по вопросам политики или морали, и тогда спорила с ними, пока они не сдавались. А они сдавались всегда. Для четырнадцатилетней девочки язык у нее был подвешен просто потрясающе. Мои родители прислушивались к ней сначала с изумлением, а потом с восхищением. И они любили ее, считали чуть ли не членом семьи. А я любила Сару гораздо больше, чем саму себя.

По вечерам мы снова разговаривали наедине. Вернее, говорила только она. Сара позволяла себе даже критиковать моих родителей, которые, по ее мнению, испортили меня своим воспитанием.

— Давай поговорим откровенно, Шар-лен. Твои родители слишком опекали тебя, и теперь ты не хочешь сама отвечать за себя, убегаешь от всякой ответственности. Тебе нужен кто-то, за кого бы ты могла уцепиться, кто бы руководил тобой. Но я ведь не всегда буду рядом, когда-нибудь тебе придется принимать решения самой. У меня своя жизнь. Проснись же наконец и пойми раз и навсегда: ты должна стать самостоятельной. В конце концов, сколько можно терпеть девчонку, которая не способназа себя постоять.

— Ты права. Прости меня.

— Опять ты извиняешься. Только это ты и можешь. У тебя нет будущего. Не надоело тебе обижаться? Пора одуматься, ты уже не маленькая, а то так всегда и будешь липнуть к кому-нибудь, любой дурак сможет вертеть тобой как захочет. Ну разве можно быть такой идиоткой!

Конечно же, я не должна была ее слушать, но я слушала и не возражала. Я вообще перестала понимать, кто я на самом деле. Я вдруг поверила, что мои родители были недостаточно строги со мной, и если бы они воспитывали меня по-другому, я бы такой не стала. Сара, конечно, права. Я возненавидела родителей только потому, что Сара была мной недовольна.

Несмотря на болезненный страх перед верховой ездой, я сопровождала Сару в конно-спортивный клуб нашего поселка.

Мы записались на две конные прогулки вокруг болот.

Сара завела себе друга. Им оказался один из тренеров клуба. Ему было девятнадцать лет, и его звали Матье. Его отец был пастухом, и Матье подрабатывал во время каникул, чтобы оплатить свою учебу. Он был отличным наездником. Я снова вижу перед собой их обоих верхом, рядышком: они что-то оживленно обсуждают. Матье красивый парень. Я тайком от Сары любуюсь его загорелым телом, сложен он как бог, глаза светлые, но кажутся слегка замутненными в последних лучах заходящего солнца — мне стыдно, но меня тянет к нему.

Он говорил немного нараспев, как все местные жители, и Саре это очень нравилось. По вечерам он приглашал нас обеих в клуб, в бар, где мы пили вино, а потом купались в бассейне. Он все время нашептывал что-то на ухо Саре, и она смеялась. Когда мне удавалось перехватить его взгляд, устремленный на нее, я видела в нем желание. Ночью, когда мы возвращались домой, она только и говорила что о нем. Я старалась поддакивать ей, говорить именно то, что она хотела услышать, что у них непременно все будет хорошо. На самом же деле я приходила в ярость всякий раз, когда видела их вместе счастливыми.

И Сара забыла меня. Опять забыла.

По вечерам она стала убегать одна, вылезая в окно нашей комнатенки, чтобы не потревожить моих родителей, и возвращалась поздно ночью. Каждый раз я надеялась, что, вернувшись, она скажет, что между ними все кончено. Но этого не случалось. Я ждала ее возвращения и не могла заснуть. Когда же она наконец приходила, я закрывала глаза и притворялась, что сплю, а потом слушала шуршание простыней, когда она укладывалась в кровать, и ее едва различимое дыхание в ночной тишине. В глубине души, не признаваясь себе в этом, я ненавидела ее.

Теперь Матье встречался с Сарой без меня. Впрочем, она ясно дала мне понять, что я лишняя. Я смирилась и только глядела на них издалека, терзаясь ревностью.

Я опять осталась одна, но Саре это было безразлично. Да и мне тоже. Я нашла себе вполне увлекательное занятие: чтобы заполнить образовавшуюся пустоту, я просто следила за ними. С утра до вечера. Я ловила каждый жест Сары, каждое слово, просто жила ее жизнью. Сару это ничуть не смущало, скорее наоборот. Мы как бы заключили негласное соглашение: я оставляю ее впокое,она терпит мое присутствие.

Я просыпалась рано утром и очень осторожно выбиралась из комнаты, чтобы не разбудить Сару. Шла на террасу к родителям, и мы завтракали в полной тишине. Я со страхом ждала, когда встанет Сара и ее тень появится за потемневшим пологом москитной сетки. Наконец она присоединялась к нам, касалась наших щек беглым поцелуем, потом весело усаживалась рядом. Как только мои родители уходили и мы оставались одни, она неизменно погружалась в молчание. Она ждала, что я буду приставать к ней с расспросами. Презрительным тоном, очень лаконично, словно для того, чтобы еще больше возбудить мое любопытство, она рассказывала мне о том, что бывает по ночам у Матье дома и они в темноте занимаются любовью. Иногда я представляла себя на ее месте. Но это были запретные мысли, я гнала их от себя и довольствовалась ролью наблюдательницы.