Дела и ужасы Жени Осинкиной - Чудакова Мариэтта Омаровна. Страница 51
— К сеструхе еду! Давно зовет — картошку выкопать некому.
Рядом с Мобутой стоял большой зеленый рюкзак. Ставни в его доме были закрыты на засовы с замками, дверь плотно прикрыта и явно заперта.
Но главное, главное! К зажигалке был подвешен брелок. Блестящая гильза.
…Важно теперь не ускорить ни с того ни с сего шаг, хотя Скина подмывало припустить что есть силы.
А Мобута вздернул зеленый рюкзак на плечи и, попрощавшись со стариком, двинулся к околице.
Он шел, и мысли тяжело ворочались в его голове. Ни к какой сеструхе он, конечно, ехать не собирался, а сообщал об этом старику-соседу, чтобы замести следы. Мобута понимал одно — если Харона взяли, и именно по этому мартовскому делу, то Харон или его сдаст и все на него повесит (это при том, что вообще-то Мобута до Анжелики и не дотронулся — Харон сам все делал), или — что еще вернее — постарается с ним покончить. Тем самым путем, о котором уже говорилось. А тогда свидетелей вообще нет, и никто ничего не докажет.
Почему же нет? — спросит тот, кто прекрасно помнит про заказчицу убийства. Да потому, что она, как известно было Мобуте со слов Харона, их обоих не знала, ни имен их, ни кличек. А вышла на Харона через посредника. А посредник этот, как только передал Харону деньги (тот Мобуте его долю отдал целиком, тут ничего не скажешь), сразу и ушел контрактником в Чечню. И там в первую же неделю его подорвали.
Славку-байкера Мобута в ту ночь узнал — и в лицо, и по мотоциклу. И взял это дело на заметку. А Харон стоял к мостику спиной и считал, что какой-то мотоциклист просвистел на скорости и ничего не видел.
В общем, так или иначе, путь Мобуты лежал к станции. Он мог бы доехать на автобусе, но автобус проходил через Заманилки только два раза в день. Первый рейс Мобута пропустил, а второго ждать не стал, двинул пехом. До станции семь километров, но Мобута любил повторять: «Бешеному волку семь верст не крюк».
А Скин дул что есть силы по тропинке к Славке. Бегал он хорошо, особенно с тех пор как бросил курить. Вообще-то это был уже бег с препятствиями — после недавнего урагана поперек тропинки довольно высоко, пружиня на ветвях, лежали поваленные березы, и Скин перепрыгивал через них резво, словно конь.
Славка молча выслушал его рассказ, где было для него две новости — как в анекдотах, хорошая и плохая. Хорошая — что вещдок при владельце, и любой следователь сразу увидит, что пуля, найденная Славкой в снегу, от этой гильзы. Плохая — что Мобута рвет когти.
Решение, как именно его задержать, пришло Славке в голову почти мгновенно. Он тут же изложил его Денису и встретил полное понимание. Все-таки Скин был мужественный человек, этого у него не отнять. Может, за это и полюбили его новые друзья.
— Лишь бы сегодня Костыль на дежурстве, — повторял Славка, уже выводя мотоцикл на дорогу. — Без него тоже можем выкрутиться, но с ним верней бы. Он правильный мужик.
Оба нацепили шлемы (без шлема Слава-байкер даже на самую короткую дистанцию не ездил и друзей не возил), оседлали «Харлея» (бывшую, напомним, «Яву») и улетели. Безошибочный расчет Славки был на то, что они скроются за лесом до того, как Мобута выйдет на опушку: в Славкины расчеты не входило, чтоб он засек его мотоцикл.
Глава 22. В Москве. Старший и младший Бессоновы и Гоголь
Бессонов-старший стоял в коридоре и прислушивался. Сквозь дверь слышался смех его сына. Вот умолк — и снова смеется. И сама собой всплыла вдруг в памяти картинка из того времени, когда Бессонов еще жил с семьей, — пятилетний Ванечка смеется, закинув голову, и видны все его маленькие зубки…
А вот уже громко хохочет! Но с кем — вот что интересно. Бессонов был уверен, что Иван в комнате один. Только сегодня ведь прилетел!
Он не выдержал и вошел.
Ваня сидел на тахте, ноги кренделем, по-турецки. На коленях — раскрытая книга.
— Что читаешь-то?
— «Мертвые души»!
— А смеешься чего?
— Так смешно же до чертиков! Тащусь прямо!
Отец неопределенно пожал плечами и собрался уходить.
— Пап, ну ты послушай!
— Да читал я твоего Гоголя… В школе еще читал.
— Ну и что, что читал! Все читали!
Бессонов-старший промолчал. Насчет «все» можно бы поспорить, по крайней мере, насчет их класса, 9-го «Б». Да, пожалуй, и насчет его нынешнего офиса. Да и сам он, если быть честным, читал когда-то «Мертвые души», так сказать, не подряд. Как раз это он помнил очень хорошо.
Ну, правда, их потом всем классом в театр водили. Так что Ноздрева, например, Бессонов действительно помнил: «А я, брат, с ярмарки. Поздравь — продулся в пух!»
Ваня начал громко, «с выражением». Читал он, надо прямо сказать, прекрасно, не хуже артистов. Отец покорно стоял, слушал.
— «…Стали сильно опасаться, чтобы не произошло даже бунта между таким беспокойным народом, каковы крестьяне Чичикова…»
— Какой «беспокойный»? Ведь Чичиков же мертвые души скупал? — вспомнил Бессонов-старший школьные уроки и мхатовский спектакль.
— Па, так в этом и смех! Другие-то помещики, у которых он не покупал, не знают, что мертвые! Они к нему с почтением — много очень купил крестьян, богатый, мол, основательный… И теперь вывозить их будет куда-то в свои поместья… Ты дальше послушай! «…Многие предложили свои мнения насчет того, как искоренить буйный дух, обуревавший крестьян Чичикова…»
— Коля, ты хоть понимаешь? Они уже как про факт говорят про буйный дух его крестьян!.. Сами уже себе поверили!
Алла, оказывается, вошла совершенно неслышно и подавала голос из-за спины мужа, улыбаясь всем своим красивым ртом.
— Бессмертный Гоголь! Давай, давай, Вань, читай дальше!
— «Мнения были всякого рода, — со вкусом продолжал Ваня (появление единомышленницы прибавило ему духу), — были такие, которые уже чересчур отзывались военного жестокостью и строгостию, едва ли не излишнею…»
Ваня старательно произносил эти старинные гоголевские окончания — «строгостию»: он находил в этом особое удовольствие.
— «…Были, однако ж, и такие, которые дышали кротостию. Почтмейстер заметил, что Чичикову предстоит священная обязанность, что он может сделаться среди своих крестьян некоторого рода отцом, по его выражению, ввести даже благодетельное просвещение…» Это все про мертвых, понимаешь, пап? Их просвещать!
Отец выразил на лице нетерпение, и Ваня заторопился.
— Вот тут еще. «…Предлагали даже конвой для безопасного препровожденья крестьян до места жительства. За советы Чичиков благодарил… а от конвоя решительно отказался, говоря, что он совершенно не нужен, что купленные им крестьяне отменно смирного характера…»
Тут уже и Бессонов-старший хохотнул.
— «…чувствуют сами добровольное расположение к переселению…»
— Понимаешь, Коль? — не удержавшись, перебила чтение Алла. Ей хотелось расшевелить мужа. — К переселению — разве что на тот свет. А они там уже давно!
Ваня поднял голову от книги и взглянул на отца.
— Ну что? Скажешь — не смешно, да?
Бессонов-старший пожал плечами.
— Смешно, конечно. Но не так, чтоб уж одному в комнате смеяться. Я подумал даже — кто это к тебе проник, что я не слышал?
Алла схватила у Вани синенький томик — из давнего шеститомника ее родителей, перекочевавшего с ней вместе на квартиру мужа.
— Сейчас, Ваня, я ему кое-что прочту — это его зацепит!
И пролистнув одну страницу назад, стала читать не хуже Вани, пояснив мужу коротко:
— Это про слугу Чичикова Петрушку и про кучера Селифана. «…Они встретились взглядами и чутьем поняли друг друга: барин-де завалился спать, можно и заглянуть кое-куда… Оба пошли вместе, не говоря друг другу ничего о цели путешествия и балагуря дорогою совершенно о постороннем».
Подняв глаза от страниц книги, Алла строго взглянула на мужа. Бессонов засмеялся и уселся на стул.