Дела и ужасы Жени Осинкиной - Чудакова Мариэтта Омаровна. Страница 53

— А как же сейчас они будут?.. — растерянно спросила Женя.

— Как-как!.. То-то и оно. Ты, я вижу, сообразительная, вот и думай. Ты сама-то из Москвы как сюда попала?

Вот и пришло время рассказать наконец Часовому страшную историю гибели Анжелики и осуждения за нее невиновного. Теперь настал его черед слушать ошеломленно, только присвистывая время от времени и почти беззвучно произнося междометия. Женя рассказывала, заново волнуясь, как по несчастному стечению обстоятельств главным подозреваемым оказался Олег, как под пытками милицейских следователей он признался в том, чего не совершал, и как, хотя на суде он от этих показаний отказался, присяжные сочли его виновным в убийстве, совершенном с особой жестокостью. Приговор — пожизненное заключение; в кассационной жалобе ему было отказано, и мать позвонила Жене в Москву из Тюкалинска, чтобы сообщить, что Олега отправили отбывать наказание в известное с советских лет место — Потьму, в Мордовии. И Женя, в этот момент неожиданно оставшаяся в Москве одна, решила кинуться Олегу на помощь.

Она рассказывала, как еще в Москве сумела убедить свидетельницу алиби Олега Лику дать письменные показания. И, добравшись на машине (которую предоставил ей для такого неотложного дела — вместе с водителями — отец ее друга Димы, генерал-лейтенант Шуст) через пол-России до Оглухина, Женя по указаниям Лики нашла в куртке Олега важнейшее вещественное доказательство, которое должно теперь помочь оправданию Олега, — записку…

С изумлением слушал Часовой, как подростки из разных мест России съехались в Оглухино не на тусовку какую-нибудь с наркотой, а ради доброго дела — чтобы общими силами искать то, что могло помочь освободить Олега. Часовой узнал, что сидящий молчком сзади подросток — Том Мэрфи, родившийся в Вязьме от русской мамы и американца-папы. И легко сообразил, что парнишка-то мог колесить сейчас совсем даже не по Сибири, а по Америке, и не как турист, а как полноправный американский гражданин…

Не так потрясла Часового история несправедливого осуждения хорошего человека (в справедливость он давно перестал верить), как рассказ Жени о том, сколько доказательств в пользу Олега удалось за короткое время собрать этим ребятам, трое из которых сидели сейчас у него в машине. Тут-то и связались у Часового концы с концами — он уверенно сообщил Жене неопровержимые доказательства того, что Харон был прямым участником убийства девушки в Оглухине. Женя, похоже, в этом и не сомневалась.

«Ну и ну! — думал Часовой. — Во дела! Взрослые парня засадили зазря, а дети стараются правды добиться! И добьются, глядишь. А девчонка эта у них, значит, заводилой. Не слабо!»

— Так как же все-таки дети вот сейчас там будут жить? — настойчиво вернулась Женя к судьбе поселка «Победа социализма».

— Ну, сейчас-то продуктов там полный склад — Хозяин сегодня утром на месяц завез. Ключ я оставил. Там одна бабенка есть головастая, она, по-моему, вообще от мака этого уклонялась, не жевала совсем — тайком, конечно. Она и за детьми присмотрит. Несколько дней проживут, а там надо будет что-то решать. На обратном пути из Омска и будешь решать. Уж если ты парня из тюряги собираешься вытаскивать, то тут тебе и флаг в руки. А кое-кого из них, конечно, заметут — если за Хозяина сумеют всерьез взяться. Хотя, если честно, я не очень в это верю — откупится он.

Помолчали. «Волга» неслась и, едва касаясь руля, Часовой уныло думал о том, как бы, несмотря на обещание однополчан, не замели и его. И что тогда будет с Лидкой, с сеструхой?

Погрузившись в свои мысли, Женя оцепенело смотрела вперед, видя только серую широкую ленту шоссе, стремительно бегущую под черный нос «Волги». А колеса знай шуршали по ровной дороге — шур-шур-шур…

…За год до описываемых событий восемнадцатилетний петербургский студент Олег Сумароков и двенадцатилетняя москвичка Женя Осинкина задумали соединить группу подростков, отдыхавших в то лето вместе в молодежном лагере на черноморском побережье, в Братство, — для осуществления Главной Идеи. Сейчас Женя знала, что до освобождения Олега говорить и даже думать о ней — бессмысленно. Но увиденное ею в поселке незримыми нитями оказалось связано с тем, о чем так горячо говорил в то лето Олег, увлекая за собой их всех…

Идея прямо касалась и тех, о ком только что шла речь у них с Часовым. И жизнь незнакомых ей троих ребят — как она поняла, сирот при живых матерях, — представала в ее воображении во всей своей грустной безнадежности. Ясно было, что впереди скорей всего маячит детский дом.

…Сотни тысяч сирот в Домах ребенка и детских домах России будто взирали на нее в этот утренний час серыми, голубыми, карими глазами — и ждали помощи. Какой же? Одной и главной. Той, что для ребенка, живущего в этом доме, гораздо важней еды, сладостей, игрушек, новой одежды, — хотя все перечисленное ему, конечно, необходимо.

Про это — одно и главное — знал каждый, кто когда-либо заходил в такой дом. Потому что всегда ему навстречу бежал впервые увиденный им ребенок, обнимал за ногу и говорил, задрав головку:

— Возьми меня к себе!

Все эти дети — и там, где с ними обращались плохо, и там, где обращались хорошо, — мечтали об одном: оказаться в один самый прекрасный на свете день в семье.

В своем доме.

Там, где есть те, кого можно назвать мама, папа.

Так на глазах Жени кинулась к Олегу двухлетняя девочка, голубоглазая, в льняных локонах, с огромным голубым бантом, повязанным ради гостей. Тянула к нему ручки и лепетала:

— Папа… папа…

Девочка еще не умела говорить. Откуда узнала она слово «папа», которое так редко слышалось в этом доме? Воспитательницы не сумели этого объяснить. Когда вышли из Дома ребенка (дело происходило прошлым летом близ Туапсе, где был их молодежный лагерь), Женя старалась на Олега не смотреть — такое у него было лицо.

…Когда Олег рассказал ей, что во многих странах детских домов вообще не существует, что там каждому ребенку, оставшемуся без родителей, непременно находят семью, что в этих же странах люди готовы усыновить ребенка из любой другой страны, любого цвета кожи (там даже бездомных собак и кошек нет), — с Женей что-то произошло. Она будто повзрослела на несколько лет. И почувствовала, что в ее жизни возникла Цель, которой она готова посвятить силы и время.

Но сейчас она не имела права об этом думать — пока. Нельзя заниматься всем сразу — тогда не сделаешь ничего. Любые новые начинания надо уметь отложить — чтобы доделать уже начатое.

Однако кое-что ей хотелось успеть сделать сейчас, в Омске, прежде чем двинуться в сторону Горного Алтая.

— А вы знаете, где живет этот человек, который газету вашу выпускает? Про выдуманную жизнь.

— Журналюга-то? Знаю. Он ее дома и выпускает — прямо на компьютере делает. У него там программа, что ли, такая. Красивый такой парень, веселый. Одет всегда хорошо очень. Хозяин ему за каждый номер по три штуки откидывал.

— Три тысячи долларов?

— Ну да. Для Хозяина это — пустяки. Он такими суммами ворочает…

— А знал этот парень, что там у вас — наркотики? И что ими торгуют?

— Конечно, знал! Он вообще-то в молодежной газете работает. Мне одна его статья случайно попалась — завернуто что-то было в газетку. Так куда там! Прям весь кипит. «Мы должны, — пишет, — объявить наркотикам решительную войну! Не дадим травить молодое поколение России!» И чего-то еще про разных иностранцев — как, мол, они к нам везут наркоту, чтоб нас, русских, извести…

— Я хочу к нему заехать, — решительно сказала Женя.

Часовой покосился на нее и прибавил скорость.

Глава 25. Что такое ад в груди

Игорь Заводилов по-прежнему каждый день, как и все последние годы, вставал в семь утра, механически работал ногами в течение десяти минут на степпере, механически в течение трех минут отжимался, шел в душ, тщательно, как всегда, но теперь совершенно механически, без малейшего интереса к цвету галстука, одевался — и, не в силах сварить себе, как раньше, кофе (жена, естественно, спала), уезжал в офис. Кофе он пил уже там, из автомата.