Война за погоду - Прашкевич Геннадий Мартович. Страница 9
– Что за черт!
– А что там?
– Ну, шоколад… Сам же говоришь…
И как бы заглаживая свой испуг, забормотал:
– Мы ящик на плечо вскинем… Ну, точно шоколад… Ты что, уже попробовал?…
– Ага…
Вовка все ждал, когда бородач спросит про подлодку. И про «Мирный» спросит когда. Но, кажется, бородача это не интересовало. У него был собственный взгляд на мир, очень не похожий на Вовкин. Он только часто оборачивался лицом в ледяную пыль, закрывшую вид на Сквозную Ледниковую и бормотал:
– Жди, братан… Мы вернемся…
15
Палатка выстыла.
Бородач, суетясь, разжег примус.
Поставил на огонь котелок с мятым снегом.
– Пробовал чай?… Ну, зелень такая… Чаще в кипятке варится…
– Ага… Пробовал… У меня даже сахар есть…
– Это еще откуда?
– Копил…
Вовка шмыгнул оттаивающим носом и бородач сказал ему, как взрослому:
– Ладно… Мы ведь с тобой люди, да?… Но у тебя свое, – он поморгал изумленно и отвернулся. – А у меня свое… Так что, давай выкладывай… Только без вранья…
И Вовка выложил.
Все о «Мирном» выложил.
И о генеральном грузе для Игарки.
«А с какого причала брали? – подозрительно щурился бородач. – Ах, с Арктического…»
И о маме-метеорологе выложил.
И о Главном Управлении Главсевморпути, разыскавшем маму в Перми.
«А в Ленинграде где жили?… Ах, на Кутузовской…»
И о Леонтии Иваныче. И о бабе Яне, ожидающей Вовку в Игарке.
И даже о военном инструкторе, сообщившем фамилии фашистских подводных командиров. И о своем тайном плане, наконец, – укрыться в торосах.
Вовкин план бородачу страшно не понравился.
Поскреб бороду, спросил с кривой усмешкой:
– Дезертировать хотел?
– Как это дезертировать?
– А так, – без всякого снисхождения объяснил бородач. – Время военное, а приказ был тебе – следовать к бабке.
– Так я же не успел нарушить…
– Ах, ты не успел… Жалеешь, что ли?…
Сладко шипел примус. Сладко, усыпительно пахло керосином.
Ломило суставы от тепла и усталости, ныло ушибленное плечо. Глаза слипались. Хотелось плакать. Хотелось бежать на метеостанцию. Хотелось ни о чем не думать. Но Вовка изо всех сил сжимал в руках горячую кружку. Он вовсе не дезертир! Он не на материк хотел бежать, а на метеостанцию, к зимовщикам! После того, как ударили из главного калибра…
– На «Мирном»? – изумился бородач.
– Да нет… В воздухе… Там все гремело, как из главного калибра… Но мама сказала, что это атмосферные явления…
– Умная у тебя мама.
Бородач покачал головой.
– Лыков я… Илья Сергеич… Для тебя дядя Илья…
– Я знаю.
– Откуда? – опять испугался Лыков.
– Мама говорила… Вы начальник зимовки.
– Ну да… – сказал бородач, отводя глаза в сторону. – А ты-то… Давно один?…
– Я не знаю.
– Как это?
– Я стоял на баке. А потом открыл глаза… Льдина…
– Ладно…
Лыков осторожно погладил бороду.
Была она у него как лопата, наверное, не хотел подрезать. Даже губ не видно.
– Зачем заглядывал в наш ящик? Своего шоколада мало?
– Я людей искал.
– В ящике?
Вовка промолчал.
– Что нашел-то? – подозрительно прищурился Лыков.
– Рацию…
– Откуда знаешь, что рация?
– Я дома на такой работал.
– Это где дома? – Лыков опять напрягся.
– В Ленинграде.
– Морзянку знаешь?
– Ага.
– А ну, отстучи что-нибудь.
И внимательно наклонил голову.
Тире тире…
Точка тире…
Тире тире…
Точка тире…
Лыков насупился, забрал бороду в ладонь:
– Ладно… Не бери в голову… Отыщем мы твою маму…
– А может, выйти в эфир? – вскинулся Вовка. – Прямо сейчас, а? Может, «Мирный» ходит где-то рядом?
– А эти твои?… – многозначительно постучал Лыков ногой по полу: – Мангольд да Шаар… Думаешь, они лопухи?… Сам же говорил про зону радиомолчания… Если запеленгуют… Не собаками же нам отпугивать подлодку… Согласен?
И сказал, вставая:
– Идем!
16
Вовка бежал рядом с нартой.
Он устал, саднило обожженную щеку.
Иногда он вскакивал коленями на нарту.
На живо связанная ремнями, нарта ходила под ним, гнутый баран рвался из рук. Собаки, порыкивая на Белого, трусившего рядом, бежали легко, менялись на ходу местами, тянули алык то правым, то левым плечом.
Вовку кидало, но Лыкову езда не доставляла неудобств.
– Гин! Гин!
– Видишь, – спрашивал, – как сердятся на твоего пса? Он, наверное, в вожаках ходил? Жалко. Вожака к чужой упряжке не пристроишь.
– Утром выскочил на бугор, – поворачивался к Вовке. – А над морем туман. Ни земли, ни воды не видно. И из этого тумана красным вдруг на все небо! То-то ты говорил про главный калибр…
Косился:
– Эту рацию, которая в палатке… Ее наш радист слепил… На каркас пошел ящик из-под запчастей, а катушки для контура и вариометра Римас мотал из звонкового одно-миллиметрового провода двойной обмотки. Представляешь, не нашли провода ПШД. Покрыли для прочности шеллаком…
Вовка кивал.
Озирался молча.
«Белого жалко – хромает… Где „Мирный“?… Льды и снег… И небо плоское, низкое…»
Собаки на ходу воротили морды, порыкивали.
Выйдя на ровный участок (справа, надвинувшись, мрачно падали к морю обрывистые склоны хребта Двуглавого), Лыков гикнул и пустил собак во всю прыть. Шесть их было, несли, как бешеные. Лыков спрыгивал, бежал, задыхаясь, снова прыгал на нарту. Ни разу не споткнулся, не выронил остол, только изумленно поглядывал на Вовку. Чувствовалось, не верит…
17
Хребет Двуглавый вдруг вырос, надвинулся, занял полгоризонта.
Слева бледно протянулось море. Плоские льдины отражались в плоской воде – одинаково лиловые в воздухе и в море.
Вскакивая на нарту, хватаясь за баран, Вовка жил сейчас только одним: вот откроется перед ними бухта Песцовая!.. Привольная, чистая… Плавает в ней пара лиловых льдин… А на фоне льдин – «Мирный». Весь белый, пузатый, а над ним – угольный дым. Увидят Вовку, обрадуются.
«А боцман?…» – вдруг замирал он.
Но твердил, твердил себе: «Отбился „Мирный“… Ударили из пулеметов, не позволили фашистам добежать до орудия, укрылись от торпед в тяжелых льдах… В такой суете нетрудно поцарапать днище, потому и льдина вся в пятнах… Тут ничего предугадать нельзя…»
С моря бил ветер, холодил лицо.
Собаки отворачивали морды в сторону, тоже казалось – любуются Двуглавым.
В Перми, вспомнил Вовку, поднимая капюшон малицы, зимой всегда было холодно. Ну, вот всегда. Никогда не бывало тепло. Утром протопят печку, а к обеду все выстывает. Вовка сидел в комнатушке и ждал маму, не снимая пальто. Он знал, что она придет поздно, но все равно ждал. И страшно радовался, услышав:
«Не спишь? Вот дурачок! Как в школе?»
«Да нормально!»
«Карточки отоварил?»
«Да нормально!»
«Дровишек бы нам…»
Это точно. Дровишек не хватало.
На оконных стеклах намерзали, оплывая на подоконник, ледяные губы.
Но это даже нравилось Вовке. Как Руал Амундсен, викинг с непреклонной волей, Северо-Западный проход, так он искал свой собственный путь сквозь льды. Весь Ледовитый океан, дымящийся от морозов, лежал перед ним на промерзшем оконном стекле. Крошечный обрывок картонки, заменявший корабль, скользил сверху – с чистого мокрого стекла на вечные льды. Тут приходилось пускать в дело стальной бур – булавку, вытащенную из подушечки, висевшей над хозяйкиным пузатым комодом. Лед красиво лопался, бежали по льду синеватые узкие трещины. Тощий голодный полярник В.П. Пушкарев, главный специалист по советскому Северу, буром-булавкой колол громоздкие паковые льды, пробивал узкий коридор для арктического кораблика, растаскивал по вяжущему, не отпускающему стеклу тяжелые льдины. Главное, суметь пройти Северный морской путь за одну навигацию! Зимовать во льдах ему было не с руки. Ведь он, заслуженный полярный капитан В.П. Пушкарев, доставлял на мыс Челюскина, на остров Врангеля, на Новосибирские острова, на далекую Чукотку и даже на совсем уж далекую Камчатку самые, что ни на есть, вкусные штуки! В темных сухих трюмах лежал у него шоколад «Полярный», сахарные головы, свежие мандарины, тузлучное сало, морошка в бочках, консервы мясные и овощные, плиточный чай, наконец! Эскимосы и чукчи, зимовщики и промысловики выходили, не торопясь, на обрывистые берега, приставляли мозолистые ладошки к сбившимся на лбы меховым капюшонам – ждали Вовкиных грузов…