Рассказы о Данилке - Соболев Анатолий Пантелеевич. Страница 7

А вот пчела ползет по цветку, деловито гудит, срывается и тяжело перелетает на другой цветок. А вон бабочка пролетела, а вот жук копошится. Данилка вдруг обнаруживает под ногами муравьиную тропу. По ней деловито встречь друг дружке снуют муравьи. И кто что тащит: кто былинку вдесятеро больше себя, кто хвоинку, кто дохлую муху. Данилка помогает им прутиком.

Забыл про ягоду Данилка, смотрит в траву, наблюдает за жизнью муравьев, жуков, кузнечиков и мотыльков. Как они тут не заблудятся? Ведь эта высокая трава для них лес дремучий, непроходимый.

- Муравьи народ умный, - раздается вдруг над головой.

Возле Данилки стоит дед Савостий, в руках его пучки трав и цветы.

- Поди, и мы сверху-то муравьями кажемся, - говорит дед. - Тоже суетимся, друг дружке горло грызем, он, бог-то, смотрит на нас, дивуется.

- Бога нету, - заявляет Данилка. - Папка говорит, никакого бога нету.

- Для тебя с отцом, знамо дело, нету, а для меня есть.

Данилка насупился, молчит. Он точно знает, что никакого бога нет, раз папка сказал - нету, значит - нету.

- Кто вот ету красоту придумал? - Дед широким жестом обводит вокруг. Данилка не знает, кто все это придумал. - А-а, вот то-то! Тут каку голову надо иметь на плечах! Шибко умную, чтоб все это придумать.

- Данилка! - доносится крик Ромки. - Иди сюда!

Дед Савостий и Данилка идут на зов. Дед говорит:

- Жисть смотреть шибко антересно, завлекательней жисти на земле ничего нету.

На опушке кружком сидят мальчишки, хвастают - кто больше набрал. Данилке нечем погордиться. Мальчишки потихоньку потягивают ягоду из своих туесков.

- Я горстями могу ись! - кричит Андрейка. - Ведро зараз могу съись.

- Лопнешь, - сомневается губатый Ромка.

- Спорим! - орет Андрейка и чуть в драку не лезет. - Давай - и твой, и свой туесок съем.

Он всегда так: орет, рукава засучать начинает.

Спорить никто с ним не хочет. Андрейка и кадушку слопает, не моргнет, и животом маяться не будет. Живот у него железные гвозди переварит.

Смекнув, что надуть никого не удастся, Андрейка принимается за свой туесок.

- А я все съись могу, и мамка мне не указ, - хвастает он и с отчаянной бедовостью запускает руку в ягоду, горстью ссыпает ее в рот, с преувеличенным наслаждением жует. Пацаны наваливаются на ягоду. У Данилки собирается слюна во рту, и он тоже запускает руку в туесок, утешая себя мыслью, что в туеске не убудет, и он еще доберет до верху. Какое еще время! Во-он солнышко-то где, над маковкой. До вечера целый день еще.

Едят горстями мальчишки, будто воду пьют, и всяк свою ягоду нахваливает. Забивают рот пахучей сладостью, давят ягоду языком, сок так и брызжет в нёбо, похрустывают недозревшей, ощущая зеленый привкус. Земляника рдяная, плотная, весомая, с россыпью мелких желтых семян, облепивших поверхность ягоды, и ворсинки короткие и тоненькие на них торчат.

В лукошках быстро убывает. Вот и донышко показалось. Мальчишки - эх, была не была! - доедают остатки.

Наелись, пить захотели.

Жар полдневный раскалился. Зной томит.

В укромном месте позванивает ключик. Трава вокруг влажная, ярко-зеленая, солнцем не обожженная.

Дед Савостий пьет из ладоней, зачерпывая светлую струю. Мальчишки кто ртом хватает, кто через дудку тянет.

- Скусней водицы этой нету на свете, - улыбается дед. - Скусней всяких напитков-наедков сладких.

Пьет он долго, с наслаждением, крякает, утирает усы и бороду и опять пьет. Глаза его радостно светятся. Он озирает добрым взглядом мальчишек, окоем, струящийся знойным маревом, поспевающие поля, и лицо его светло и благостно.

Мальчишки пьют до ломоты в зубах. А потом разваливаются в тенечке под калиной.

Высоко-высоко в небе, возле самого солнышка, заливается жаворонок. Струится марево над степью, далеко на окоеме висят прозрачные голубые горы. Данилка там не бывал ни разу.

Отец все обещает взять с собой: как только разделается с колхозами, так поедут в горы. Данилка с нетерпением ждет того дня, но отец занят работой и никак не может выкроить время на поездку.

По дороге вяло тянется подвода. На телеге, по-бабьи вытянув ноги вперед и закутав от жары голову платком, сидит девчонка. Опрокинувшись навзничь, спит старик. За телегой, будто привязанная, у заднего колеса бредет собака. Мальчишки провожают глазами телегу и завидуют: едут куда-то люди! Далеко куда-то, может быть, за моря-океаны, в счастливые страны! Что там, за синь-морями? Свет велик и удивителен! Вот бы посмотреть все!

- Эй, дед, чеку потерял! - кричит вдруг Ромка.

Старик вскидывается, ошалело глядит на колесо. Мальчишки хохочут. Дед грозит кнутом:

- Арестанты, язви вас!

Хлестнул лошадь, укатил.

Неожиданно раздается заполошный птичий гвалт. На опушке леса появляется слепо летящая сова, а за ней стая воробьев, синиц и еще каких-то разъяренных пичужек.

Сова незряче налетает на сучья, шарахается в сторону, бьется о стволы, наконец судорожно цепляется за ветку. Хлопая огромными желтыми лешачьими глазами, вертит головой.

- Бей ее! - орет Ромка и швыряет в сову палкой.

- Бей! - азартно подхватывают мальчишки.

- Стойте, мазурики! - прикрикивает дед Савостий. - За что бить-то! Что она вам изделала?

Мальчишки не знают, что им сделала сова.

- Вот то-то! - укоризненно говорит дед. - Содом подняли, а чего и зачем - не знаете.

Дед Савостий кивает на колготящихся птиц.

- Они сами разберутся. Это ихняя свара.

Воробьи да синицы тем временем загнали сову обратно в лес, и шум стих.

- Она птенцов из гнезд таскает! - упрямится Ромка.

- Она больше мышей-полевок жрет, - поясняет дед. - Значица, человеку помогает, потому как мыши весь урожай свести могут, ежели расплодятся. А ежели она каких пташек ловит, то, значица, землю от заразы очищает. Выходит, опеть человеку помогает. Господь бог, он каждой твари свое предназначение дал. А как же! Все продумал, все рассчитал. А человек, он сдуру-то полезную тварь сгубить могет.

Сидит дед на пенечке, рассказывает мальчишкам, как на земле все разумно, все одной цепочкой связано, потому думать надо, прежде чем замахиваться хоть на сову, хоть на муравья, хоть на волка иль на червяка распоследнего. Внимают мальчишки дедовой науке, откладываются рядком в голове его слова, и уже другим глазом смотрят на землю, на живность разную ее.